Цыгане

Во второй половине ноября дожди стали лить с заметными перерывами и вопреки приближению зимы, потеплело. Я ходил на работу в расстегнутой куртке. Про шапку вспоминал, когда с гор спускался ветер или небо затягивали тучи. Настроение было прекрасным, будто зима уже проскочила, близилась весна, распускались почки, и город окрашивался в новый цвет. Такая лихорадка – частое явление для Новороссийска. За потеплением последовало похолодание, и жители города могли наблюдать за живописным явлением: над морем повисал густой туман. В студенческие годы я видел нечто подобное на набережной. Туман образовывался над водой, переползал через парапет, и там, где пешеходные дорожки близко граничили с береговой линией, окутывал все в непроглядную мглу. В тумане исчезали деревья, люди, фонари. Рестораны на набережной погружались в дымку до второго этажа. Ближе к дороге мглу разгоняли машины, но то, что творилось у кромки воды было настоящим сокровищем для фотографов и впечатлительных личностей.

С тех пор, как я переселился на Восточную сторону бухты, туман почти не появлялся. То ли веяние природы утягивало его с Востока на Запад, то ли климат здесь был несколько иной. Даже когда над морем повисала дымка, и противоположная часть бухты исчезала в бледно-голубых тонах, в окрестностях Сухумского шоссе было все так же прозрачно и серо. Интенсивный дорожный трафик словно отгонял теплые воздушные массы в горы, где они собирались в тучи в виде длинной широкой полосы. Ту полосу местные называли бородой. Когда я только переехал в Новороссийск, мне рассказывали, что борода над горами предвещает о скором Норд-осте. Подтвердить эту теорию я не смел, потому что Норд-ост иногда дул и без бороды. А на восточном побережье в холодное время года он вообще дул постоянно.

Прогулки на пляж вскоре стали рутинными, и мы с Алиной начали расширять географию наших путешествий. Мы ходили на мыс, ходили в лес, поднимались к Андреевскому перевалу. Иногда мы забирались так далеко, что, возвращаясь, засыпали абсолютно без сил. Пешие прогулки действовали в равной степени утомительно и восхитительно. Мы успевали поговорить, устать, надышаться гарью. Однажды, засыпая, я вдруг понял, что вечер есть самая лучшая часть суток, что можно себе вообразить. И несмотря на то, что вечер всегда проходил быстро, у меня не возникало чувства, будто его не было. В тот период я словно обрел новую жизнь и с раннего утра мечтал о том, чтобы наступил вечер. О том же я думал и на работе. Под шум двигателя, под грохот сгружаемого на конвейер мергеля, под голос диктора из радиоприемника, и даже под стук ложек за обедом, я думал только об одном: чтобы поскорее наступил вечер, и мы с Алиной вновь пошли гулять.

Наверное, это было наваждением.

В один из ноябрьских дней, когда солнце поднялось высоко над морем, а над горами повисла борода, я кое о чем вспомнил. История «Оливера Твиста» подходила к концу, и, чтобы не лишать себя удовольствия в чтении, мне требовалось отыскать новую книгу. Я не хотел покидать творчество Чарльза Диккенса, и мне требовалась книга, способная продолжить приключенческую линию только уже с новыми героями. Из Диккенсовских произведений в моей библиотеке оставался только роман «Большие надежды». Я прочел его лет десять назад, но уже в том возрасте еле осилил. Перечитывать роман с девятилетней девочкой было бы не разумно. Поэтому мне требовалось другое, более легкое повествование, наполненное юмором и перипетиями без глубоких умозаключений. Вот тогда-то я и вспомнил о «Лавке древностей». Романе уступающим по популярности «Оливеру Твисту», но не менее увлекательном, волнительным и интригующим.