Если бы знала, что столько времени будем ждать, заказала бы разговор с мамой – его ждать 2-3 дня. Думала, что не успею дождаться, а теперь утешаю себя тем, что мама всё равно не скажет, если плохо: ведь не выберусь, да и дорогу никто не оплатит, не на прогулку же меня пригласили. Делать нечего. Единственный труд – приготовление обеда; в лесу комары уже не туманом – чёрной тучей, не сунешься. Однако выкроили мы как-то время, и с Германом отправились за красной смородиной. Жара, упарились в накомарниках. Нашли, набрали кастрюлю, вернулись и кинулись в палатки отдохнуть от жужжания и вида комаров. Я из палатки выдаю указания на изготовление желе. Ребята исполняют. Делать-то ведь нечего, да и интересно: в диком краю готовить деликатесы.

27 июля. Наконец вчера вопрос решился. Сегодня с утра за нами приходит машина, которая едет в нужное нам место и может нас захватить. Грузимся, едем. Попутчик наш едет туда же, что и мы, передать продукты Доре. Он здесь сидел, отбывал срок, потом работал. Как нам сказали в Сеймчане, все лагеря и тюрьмы ликвидированы в 57-м году, и теперь даже арест на 15 суток связан с перелётом в Хабаровск. А Дора, тоже отбывала здесь срок, и по сей день остаётся жить в бывшем посёлке. Посёлок находится примерно в 40 км от Сеймчана на реке Сеймчан. Рядом с посёлком в горном распадке – рудник им. Чапаева, и почти вплотную к нему – рудник им. Лазо. Здесь на горных склонах прямо на поверхности лежало олово. На реке была обогатительная фабрика. Олово кончилось, заключённых освободили. Большой лагерный посёлок опустел. Остались разрушающиеся пустые дома и вышки. "Мысли их охраняет по углам автомат . . ."

– Эх, много вы костей там увидите, человеческих, и черепа.

– А разве не закопали?

– Да земля-то мёрзлая. Слегка закидали и ладно. А сейчас, со временем, оголяется.

Молодой лиственничный лес растёт на большущей территории пустоты. Молодые деревца уже почти совсем закрыли вышки, охраняющие посёлок со сложным устройством, в котором мы разобрались позднее с помощью Доры, сами мы не смогли бы это понять. Теперь всё пусто. Только река кристальной чистоты бормочет у моста и под скалами – вспоминает ли, предостерегает ли, плачет? Живёт здесь Дора, да ещё два старика. Как и чем живут?

Дора мне обрадовалась: давно женщин не видела.

– Почему осталась? – спросила я её.

– А куда мне ехать и на что?

И Дора поведала мне свою судьбу. Она родом из Питера (Коренные жители так называют Ленинград, вопреки всем указам). В самом начале войны, когда она, 18-летняя девчонка, стояла в безнадёжной очереди за 100-грамовым пайком хлеба, и в голове также мутило, как и в животе, она не выдержала и проворчала: "Вот, не успела война начаться, а есть уже нечего. Что же дальше?" Домой она уже не пришла. Несколько последних лагерных лет провела здесь. Когда освободили – растерялась. Все родственники, которых она знала, погибли в блокаду, а их спасшиеся и выросшие дети её не знают. Денег на дорогу нет, специальности в 33 года – никакой, жилья в Ленинграде не сохранилось, никто не ждёт. Так и застряла здесь, не зная куда ехать, страшась жизни на воле, которую, в общем, не знала. А тут местное начальство стало сюда на охоту ездить. Она им то бельё постирает, то еду сварит. "Хозяйка охотничьего домика". Она его содержит в порядке, а те, кто приезжает сюда охотиться, присылают ей продукты, одежду, бельё. Присылают рабочих заготовить на зиму дрова, отремонтировать дом. Так и живёт.

Она спросила, была ли я в её родном Питере, какой он сейчас? А когда я сказала, что была там только что, я для неё стала близким человеком. Каждую свободную минутку мы встречались, и она расспрашивала, а я рассказывала. Как хорошо, что могу порадовать её описанием улиц, площадей, парков, музеев и жизни любимого и недостижимого для неё города. Она старалась приготовить что-то вкусненькое для меня. То это был хариус, запечённый в тесте, то голубичный джем, то наливка из дикой чёрной и красной смородины, то настойка из кедровых орехов с закуской из запечённых грибов, то жареной олениной. Она не хотела общаться с ребятами, зазывала меня к себе, увидев, что я не занята.