– Не наш ты, я вижу… – проговорил он, глядя в его мутные глаза, как бы вызывая на разговор. – И одёжка. Как из театра сбежал. Не с теплохода, что концерты по сёлам возит? Может, загулял да отстал, а в лесу заблудился? С кем не бывает!

– Ты не заплутал, отец? – крикнул Леший в ухо незнакомцу. – Я вот тоже вчера заплутал, только что иду…

Незнакомец от крика отстранил голову, смотрел себе под ноги, смаргивая мутными голубыми глазами, как бы не понимая. А может, говорить не хотел с чужими людьми.

– Сохатый, налей-ка гостю ещё стаканчик. Он, наверное, не отошёл ещё от болезни своей – видишь, шары-то как стеклянные. Ничего не соображает, будто ещё спит с открытыми глазами, слова до мозгов не доходят.

Леший взял протянутый стакан с водкой и поднёс к губам незнакомца. Тот не отказался, мелкими глотками пил, не морщась, словно воду. Выпил, вытер узловатой рукой бороду и усы и склонил голову в низком поклоне, не вымолвив ни слова.

– Во даёт! Как будто в ней градусов нет! Словно мёд пьёт, – промолвил Сохатый.

На эти слова незнакомец повернул голову к нему. Он как будто понял, о чём идёт речь, и с каким-то хрипом промолвил:

– Мёд… Это не мёд, это мёртвая вода.

– Вот! А ты: «Говорить не умеет…» Болеет человек! Зашибил, наверное, вчера сверх нормы, теперь пока отойдёт. А может, в загуле, как дед Овсянников. Тот ведь, когда пьёт, по месяцу не говорит, одно слово только и помнит: «Налей!» А когда от гулянки-то отойдёт, словесный понос начинается, не остановишь.

Дмитрий похлопал незнакомца по плечу:

– Идти, я вижу, тебе некуда.

Только фраза опять в голове: «Отца домой уведи».

– Уведу, раз просила…

– Ты кому это? Кто просил? Кого? – Сохатый посмотрел на Лешего с недоумением.

– Да так я, сам с собой. Домой, говорю, поведу мужика, бутылочку вот возьму да лечить буду.

Всю долгую зиму терзали его мысли. Воспоминания настоящей жизни не приходили, оставалось всё, как было. Валентина, наблюдая за ним, грустнела лицом, понимая, что он может и не вспомнить то, что было у них в жизни. Дмитрий больше уединялся под разными предлогами: то уходил в лес, то уезжал в город в больницу. Она чувствовала, что его не отпустила та выдуманная история Лешего и Ведеи. Он изменился, словно и правда стал неродным. Даже дом для него стал чужим! Раньше что-то поправляет: то забор, то сараюшку – топор из рук не выпускает. А сейчас словно отрешился от всего. Будто не его это, и нет до этого дела. Сидит да только думает, а о чём – не говорит. Плакала, не показывая своих слёз, да только слезами разве поможешь. Понимала, что он вбил новую свою жизнь в голову и молчал, редко она его могла вытянуть на разговор.

Валентина даже поссорилась с ним, когда он отказался ехать с ней к врачу в психиатрическую больницу. Она увидела в нём другого Митю – резкого, не желающего слушать человека.

– В психушку хочешь меня упрятать? Не выйдет! Никуда я с тобой не поеду! Дурака из меня хочешь сделать?

– Митя, я хочу, чтобы память к тебе вернулась.

– О чём ты! Я всё помню! Разве можно это забыть…

– Ты помнишь только свою Ведею! Ты помнишь выдуманную бабу, с которой, наверное, не прочь был бы переспать! Только нет её!

– Это вас нет в моей жизни! Вы ворвались и хотите меня заставить жить по-вашему. Хотите заставить забыть то, что для меня дорого.

Валентина опустилась на стул, лицо её стало белым.

– Да ты больной! Я помочь тебе хочу! Не хочу, чтобы люди над тобой смеялись да пальцем показывали.

– А я хочу жить так, как хочу, а не как ты этого желаешь! Если тебе не нравится, так брось меня, но учить меня не надо, не позволю!

– Мы поедем с тобой в больницу! А не поедешь – я насильно тебя отправлю, потому как ты сам себя не контролируешь, а это плохо кончится и для тебя, и для меня тоже…