– Можно, я хоть в двери посмотрю, удостоверюсь, что вы его не вынесли в морг, – стонала тихо Валентина.

– Да ради бога, никуда его не вынесли, – врач дёрнула плечами. – Смотри…

Её завели в палату. Дмитрий спал, прикрытый тёплым одеялом. Она видела, как порозовели у него щёки, перестал проглядывать из-под щетины землистый цвет лица. Губы немного приоткрыты и уже не чернеют полоской, а розовато-белые, с потрескавшейся кожей. Руки поверх одеяла подрагивали и были сжаты, словно он ещё держал весло…

– Нагляделась? Видишь, живой твой охотник! Пусть поспит, нельзя его тревожить сейчас. Пусть сил набирается. Он сегодня молодец – первое слово сказал.

– Какое слово?

– Имя назвал.

– Валентина?

Доктор замялась:

– Нет, другое…

– Какое еще другое?

– Кажется, в бреду…

– И что же он сказал в бреду? – подступила с назревающими слезами. – Скажите мне честно! Кого звал?

– Точно не расслышала… Кажется, Видея. Или Медея…

– Господи, это что за имена такие?

– Медея была богиня. Древнегреческая.

– А Митя-то при чём здесь?

– Не знаю. Может, он историей увлекался.

– Он, кроме своей охоты, ничем не увлекался. Ну, выпивкой ещё… Медея!

– А может, Ведея, – предположил доктор.

Валентина в страхе закрыла ладонью рот:

– Ведея?

– Да нет у нас таких. Послышалось, видно… А может, жар у него?

Валентина попыталась прорваться к кровати, врач ухватила её за рукав – затрещало.

– Да бред у него! Это пройдёт, бывает так… Потом я тебя приглашу, как отходить от лекарства начнёт. Он ведь, можно сказать, заново родился.

Валентина впервые за этот месяц уснула сама, без вмешательства врачей, почувствовав усталость во всём своём теле. Перед сном только подумала: надо позвонить дочерям. Но сил больше не было идти по коридору до вахты, где находился телефон. Она легла, не разбирая постель, и уснула счастливым сном. Жив её Леший! А остальное, бог даст, приложится.

Через два дня её пустили к нему в палату. Дмитрий не спал.

– Митя…

Валентина присела к его кровати, пытаясь взять его за руку, но он отдёрнул её.

– Да не Митя я. Я Леший! А ты-то кто? И чего ты плачешь?

– Ты в уме ли? Я жена… Валя…

– Чья жена?

– Да твоя! Ты что…

– Да нет у меня жены! Один я теперь…

– Митя… Как же так…

Валентине даже показалось, что он и не старался её вспомнить. Он был безучастен ко всему, что было рядом с ним. Смотрел в потолок, почти не моргая, как бы изучал все трещинки и неровные мазки потолочной краски.

Не поворачивая головы, он только скосил взгляд на неё и снова уставился на потолок. И чего от него хотят? Ему и так плохо. В голове звон, и потолок то и дело плывёт, и всё в комнате кружится.

– Почему он не узнаёт меня?… Мы же двадцать лет вместе?

Валентина, всхлипывая, обращалась то к врачу, то к медсестре.

– У нас ведь дети… Неужели всё можно забыть?! Может, он шутит или пугает меня?

Врач положила ей руку на плечо:

– Бывает так, не помнит пока. Наверное, он ещё там, где был все эти дни, той жизнью живёт.

– Да какой той жизнью? Комой, что ли? Это ведь почти смерть! Там нельзя жить!

– А никто этого не знает… Пойдём, ему отдых нужен. Устал он… А память, она придёт. Только на всё нужно время. Не всё сразу. Он и так у тебя молодец, теперь на поправку пойдёт. Всё образуется. Верить только надо. И ждать…

– А вдруг он совсем не вспомнит?

– Рано пока об этом. Сил ему надо набираться, а сон – самое лучшее сейчас лекарство, – сказала врач, увлекая Валентину за собой.

– Сейчас ты можешь ехать домой. Там ведь, поди, хозяйство, скотина, – сокрушённо добавила, – дома всегда дел много…

– Как домой? Я никуда не поеду! Он тут полуживой, а я к скотине поеду… Не сдохнет скотина, подождёт, соседи покормят.