– К Ираидиным! Пойдём к Ираидиным! Пойдём чай пить!

Иногда бабушка Ираида угощала простоквашей, но молоко сдавали государству, себе почти ничего не оставалось. Морковка тоже быстро кончалась, бабушка заваривала сушёную брюкву, репу, чернику, черёмуху, веточки молодых ёлочек, брусничник. Ждали даров леса – особенно клюкву. Но на болото женщин пока не отпускали: много работы на полях. Да и не все ходили, не было обуви.

Иногда доедали испечённые утром лепёшки (если их так можно было называть). Сковороду с этими чёрными комочками Зоя Васильевна приносила к нам рано утром:

– Ираида, подними на полицу[6]. Нельзя оставить – найдут, съедят. А что я дам им вечером?..

И ещё как-то виновато спрашивала:

– Можно оборву крапиву у вашего дома?.. Суп сварю.

Рядом с домом крапивы давно не было. Ни стебелька… Не было и подорожников, и пестиков, и сныти, и лебеды, и собачьих гиглей[7]. Всё давно было сорвано и съедено.

Дети росли. Собирали головки клевера. Рассыпали на полу, сушили. Голод мучил постоянно.

В деревне их любили. Самую маленькую любили особенно.

– Где там наша «гора-гориночка»? – спрашивали у нашей бабушки Ираиды.

Малышка пела, плясала. «Под ротанку». Это наше харовское выражение – «под ротанку». Уставшая Зоя Васильевна возвращалась с работы, кормить детей нечем. Ну, разве гигельков принесёт, кашку сварит.

– Давайте петь! – скажет.

И поют. Младшенькая удивляла своим голоском, памятью:

… Но у всего бывает конец.

Настали холода.

Дом, в котором жили мои новые друзья, был не настоящим домом. Говорили: «скворечник», «щитовой», «хибара», «ветродуй»… Это было временное строение, и все отлично сознавали, что зимой в нём не прожить. К тому же и печи настоящей не было…

В один из холодных осенних вечеров в доме загалдели, зашумели – да так, что в деревне даже испугались: что случилось?!

– Фирс! Наш дядя Фирс! К нам приехал Фирс!

Мужчину облепили со всех сторон, повисли на нём, обхватили ручонками, целовали.

А на другой день вся Зоина Черемиса уже сидела на дрогах. Уезжали.

Вещей не было, посуда – большая сковорода, два чугуна, пять деревянных ложек, пара деревянных чашек (у нас их называли ладками). И ещё большая корзина с головками красного клевера. В доме сиротливо остался маленький невысокий шкафик.

– Заберём и его, когда вернёмся за стенами, – успокаивал сестру Фирс.

В этот же день хозяйственный мужчина сам помогал разбирать временное жилище сестры, складывал доски на подводы и увозил. От домика осталась слегка притоптанная земля, да рядом чернели две вскопанные грядки – вдовий огород Зои Васильевны.

Весной тут зазеленела травка, к тыну сиротливо прислонился тонкий побег черёмухи, посаженной Зоиной Черемисой в дни их приезда в нашу деревню.

С братом Зои Васильевны я встретилась в Семигороднем леспромхозе, где работала учительницей начальных классов. Фирс был уважаемым человеком в лесном посёлке, работал мастером, бригадиром в лесу. Жил в собственном доме, числился рачительным хозяином. Немногие тогда знали, что его жена тяжело болела, что он один растил собственных детей и помогал вдовствующей сестре.

Зоя Васильевна осталась с четырьмя детьми, когда муж ушёл на фронт, не успев устроить семью после переезда к нам в Алфёровскую. Фирс Васильевич купил для сестры дом в соседней деревне, взял все заботы о её детях на себя.

Она стала лучшей подругой моей мамы и оставалась до конца жизни доброй, трудолюбивой женщиной, вырастила всех четверых детей – всю свою Черемису.