Герд точно знал одно – все его существо восставало против мысли жить, работать, стареть и, в конечном счете, умирать в Цивиле. Он одинаково ненавидел и тоскливый быт заводчан, и слепящий лоск высшего эшелона. Но, самое главное, он ненавидел контроль. Диктатура. Но диктатура не просто открытая и жесткая, но еще и изощренная, жестокая.

Когда Герду было около пяти, он отбился от матери в центре города. Отвлекся на что-то, но не упустил ее из виду: дорогое дефицитное ярко-желтое платье то и дело мелькало впереди – но, чтобы нагнать его, необходимо было перейти дорогу. До пешеходного перехода пришлось бы далеко бежать, а, значит, потратить время, и, может быть, совсем потеряться. Машин на проезжей части, как обычно, не было, путь казался открытым и безопасным. И вот, маленький Герд занес ногу, чтобы шагнуть с тротуара.

В этот же момент кто-то цепко ухватил его за запястье и потянул назад. Дорожный инспектор. Женщина. Она присела рядом с ним на корточки, заглянула ему в глаза и очень ласковым вкрадчивым голосом стала увещевать Герда, что он уже совсем большой и должен знать правила дорожного движения. Переходить улицу можно только в специально отведенных для этого местах.

Герд доверчиво ткнул ей на желтое пятно, размеренно удалявшееся от них и не замечавшее пропажи сына. Инспектор покачала головой, заметив, как бы про себя, что подобных «мамаш» нужно ставить на учет в соответствующие инстанции, но ему ответствовала, что это совершенно не повод для грубого нарушения правил общественного поведения и порядка. Потом она выпрямилась и с чувством выполненного долга отошла от Герда, оставив его одного решать свои маленькие детские проблемы. В конце концов, она была дорожным инспектором, а не социальным работником, и неблагополучные семьи не входили в ее юрисдикцию.

Герд, поняв, что помощи от тети в форме не будет, развернулся и упрямо шагнул с тротуара на проезжую часть. Реакция последовала незамедлительно. Инспектор снова ухватила его за запястье и вернула на прежнее место. Потом она все тем же елейным голоском начала повторять свою речь о правилах поведения на дороге. Голос ее был приторно сладким, как сироп к оладьям на завтрак по воскресеньям, но из глубины черных глаз на Герда взирала чистая злоба. Женщина с каждым следующим словом все сильнее и больнее сдавливала его запястье. Герд дернулся, но закричать не посмел, на глазах выступили слезы. А инспектор продолжала сдавливать ему руку, пока за ее спиной не возникло желтое платье.

Запыхавшаяся Гера сумбурно благодарила инспектора за спасение ее нерадивого сына, пока та медленно разжимала руку. Женщина холодно ответила, что это ее работа, и записала себе их имена и адрес. На следующий день к ним явилась социальная служба. У Геры после их визита случился припадок, и она целую вечность по детским меркам не разговаривала с сыном. Синяк с руки Герда не сходил неделю. Так он впервые познакомился с тем, как работает диктатура на практике.

С тех пор Герд многому научился. Например, научился не показывать своих чувств, не высказывать желаний, вообще не говорить того, что думает – это все равно никого не интересовало. Зато в совершенстве овладел искусством вести себя непримечательным образом. Быть по середке всегда и во всем. Просто для того, чтобы на него не обращали внимания. К нему не приглядывались. Его персоной не интересовались. Чтобы больше ни одна женщина или мужчина в мире не сделали ему больно. Правда, когда вырос, он стал подозревать, что между его болезненностью и постоянным подавлением эмоций имеется определенная связь, но такому направлению как психосоматика в медицине Бабила уделялось непростительно мало внимания, поэтому и почерпнуть сведений о ней в своих медицинских справочниках Герд практически не мог.