Больше всего меня радовало, что хозяева и их гости были одеты очень обыкновенно. Мой джинсовый костюм, виртуозно пошитый лучшим портным в родном городе Черновцы, вроде бы никого не шокировал.

После шампанского и закусок все переместились в библиотеку. Это была настоящая библиотека, как я себе ее представлял. Массивные деревянные шкафы до потолка, резные дубовые панели на стенах, кожаные диваны. И, конечно, старинный стол, за которым дедушка посол читал письма Сталина, отвечал Рузвельту, или жег шифровки Бормана.

Конечно, нам было интересно. Удивительно было то, что и им было интересно. Мы выглядели экзотично. О шедевре черновицкого мастера я уже упоминал, но и Андрей был хорош. Я бы сравнил его с астероидом или иным вселенским телом. Все в нем и на нем было нездешним, неземным. Андрей был точно нацелен на космос, как спутник. Оттуда глядел на землю сквозь толстые линзы очков и выхватывал главное. Говорил просто и умно. При этом руками разламывал еду и клал ее в рот.

Мы рассказывали Гарриманам и их гостям о книге, которую писали. Андрей говорил, что книга об отце, талант которого еще оценят. Я же – о своем деде, который после лагерей в жизни себя не нашел. Андрей смотрел сверху, а я с земли. Видели мы мир по-разному. В итоге книга не случилась.

Интерес к теме у меня пропал. Точнее, его отбил мой дядя. Я рассказал ему о замысле книги. Он из вежливости выслушал меня и заявил:

– Знаешь, племяш, меня совершенно не интересует ничего, что связано с мерзавцами типа Сталина или Гитлера. Мне не интересно, как они любили, думали и убивали. А вот товарищ твой – личность любопытная. Ну-ка, о нем подробнее.

Мне показалось, что внучка посла влюбилась в Андрея. Даже не удивился этому – при мне уже было так. Андрей обладал удивительным свойством влюблять в себя женщин. Обязательным совпадением должен был быть высокий интеллект женщины. Только разговорами это не заканчивалось. У Андрея было огромное количество детей.

На следующий день внучки Гарримана повели нас в музей, в Метрополитен. Одна из дам попыталась что-то прокомментировать. Андрей грубовато ее перебил. Он вел настоящую экскурсию по залам огромного музея, выражая свои знания на чистом английском языке, конечно, с сильным русским акцентом. В этом музее он был впервые. Знал его по книгам.

Вот эта грубоватость Андрея и его сильный русский акцент заставляли постанывать американку от восторга и желания. Думаю, личность Андрея достойно продолжила галерею русского авангарда семьи Гарриман.

– Скажи профессору, чтобы сдал в общак сувениры, – не унимался Слава. – Надоело безденежье. Пойду торговать. У тебя осталось чего? – отчаянная предприимчивость Славы была неудержимой.

У меня оставались деревянные ложки, матрешки и похожий на школьный альбом сборник репродукций икон Рублева. Особо перспективными выглядели командирские часы. У меня их было штуки три. Остались одни. Такой нехитрый скарб торговца обломками Родины.

Опыт товарно-денежных отношений мы приобрели еще в Нью-Йорке. Случилось это так. Солнечным Манхэттенским утром мы вышли из гостиницы на Лексингтон-авеню и прогулочным шагом направились куда глаза глядят.

Глаза глядели в сторону Тайм-сквер. Я проглатывал Нью-Йорк как первый гамбургер в Макдоналдсе: с чувством присоединения к иной цивилизации. Воздух был пряным и маслянистым. Все это очень хотелось запить кока-колой. Удивляло, что практически не было автомобильной гари, воротник белой рубашки оставался белым уже второй день.

Голова совсем не думала о ногах. Зря. Конечности потребовали уважения к непосильной работе. Опустившись на скамейку у восточной оконечности Манхеттена, я испустил предпоследний вздох. Сил вернуться пешком на Лексингтон не было.