Она забывала о гнетущем чувстве вины только за работой. Это было лекарством от всех бед, труд помогал не думать о проблемах и переживаниях. Но судьба все же настигла ее, через чужие страдания, напоминала ей о своих собственных.

***

Ночью существование в роддоме замирало на одно краткое мгновение, пока не раздавался крик новорожденного, а утром с первыми лучами солнца, в палатах, родильных боксах и детской комнате открывались окна. Поликлиника походила на огромный муравейник, в котором кипела работа. Младшие медицинские сестры приступали к уборке. Здесь неукоснительно соблюдались нормы санитарной обработки помещений, чистота ставилась во главу угла. Санитарки перестилали кровати, мыли пол и вытирали пыль. В пустой палате они завершали утреннюю уборку и обсуждали что-то. За разговором работа спорилась, а время летело незаметно. Лиза нередко становилась свидетелем таких бесед.

– Слушай, приходила эта безумная, – сказала санитарка Лескова.

Энергичная полная женщина, уже перешагнувшая порог пятидесятилетия. Полгода назад она стала бабушкой, чем очень гордилась.

– Таких здесь много, – лениво отозвалась санитарка Терентьева.

Она была противоположностью Лесковой – молодая, но абсолютно инертная девушка, редко проявлявшая инициативу.

– Ну, та, с такой странной фамилией. У которой еще ребенок умер совсем недавно, – напомнила Лескова, надевая на подушку, свежую наволочку.

– Потерина что ли? – пожав плечами, наугад предположила Терентьева.

Она елозила по полу шваброй так медленно, будто каждое движение давалось ей с большим трудом.

– Да, она самая. Так вот, Потерина эта, устроила истерику в кабинете Андрея Николаевича, – Лескова перестала работать, чтобы продолжить свой рассказ. – Она требовала показать ей, где захоронен ребеночек ейный. Ругалась, проклинала Поклонского, на чем свет стоит. Грозила судом, да и не только человеческим, а самым высшим, – Лескова в благоговейном ужасе закатила глаза к потолку. – Говорила, что судья разрешит эту… эскунацию.

– Эксгумацию, – коротко поправила ее Терентьева и тоже бросила работу, захваченная любопытством. – И что же Андрей Николаевич?

– А он лишь посмеялся и выбросил ее из кабинета. Сказал, что она сама во всем виновата. А бедняжка кричала и тарабанила в закрытую дверь. Эх, эх горько все это, – Лескова раздосадовано, покачала головой. – А знаешь, ведь и раньше было с ним такое. Однажды помер ребеночек у одной дамочки, она еще долго ходила за Андреем Николаевичем скандалила, обвинила, мол, украл он у нее дочку.

– Это правда? – ошарашено спросила Терентьева и швабра выпала у нее из рук.

– Тьфу ты, веришь, что ли ей. Она от горя с ума сошла, и не ведает, что говорит. Андрей Николаевич – хороший человек и врач от Бога. Он принял роды у моей дочки. Это ему я обязана жизнью внучки, до сих пор молюсь за его здравие, – она поцеловала крестик, висевший на шее.

– А откуда узнала? – полюбопытствовала Терентьева. – Подслушала, небось?

– Да, я рядом полы в фойе мыла, – невинно отвечала Лескова.

– Полы она мыла, любопытная варвара, – хмыкнула Терентьева.

В комнату вошла Лиза и осмотрелась. Уборка не сдвинулась и до середины, а через полчаса здесь должна разместиться роженица.

– Надо к одиннадцати подготовить палату, – предупредила доктор Лаврова младших медицинских сестер.

Они, переглянувшись, как заговорщицы, поспешно принялись за работу и продолжили ее в молчании.

***

Уверенность, с какой Анна Потерина боролась за правду, боролась за то, чтобы увидеть своего умершего ребенка, была достойна уважения. И заразительна. Кто-то мог пройти, равнодушно взирая на чужое горе, но Лиза не смогла. Конечно, она боялась потерять свое положение, поскольку совсем недавно получила должность в областной поликлинике, и этот страх заставлял сомневаться. Но сострадание оказалось сильнее, оно уменьшило страх, а муки совести из-за смерти сестры, заставили его вовсе исчезнуть. Жизнь бросила ей вызов. Лиза его приняла. Она должна помочь бывшей пациентке, чего бы ей это ни стоило, пусть даже репутации.