Его длинные пальцы обвили мои, и я почувствовала их силу и жар. Когда он дотрагивался до моей кожи, я понимала, что его любовь ко мне не исчезла. Но куда же делась моя? Она накатывала волнами, словно морской прилив. Иногда захватывала меня с головой, а иногда от нее хотелось бежать. Горе – убийца чувства. В этот момент мне было нечего дать Томасу.

– Мне нравится жить среди гор, – еле слышно прошептала я. – Я еще не готова вернуться в крепость.

Томас обхватил мою ладонь еще крепче:

– Нельзя вечно оставаться отшельницей. К тому же это опасно.

– Волки защищают меня от смертных.

– Твой дом здесь, Фоула. – Он сжал мою ладонь с такой силой, что мне пришлось посмотреть в его глаза. – Отец привел тебя к нам, когда тебе исполнилось двадцать, а теперь тебе сто пять лет. Я не единственный, кто тебя ценит. Однажды ты можешь даже стать верховной целительницей. Ты должна постараться оставить горе в прошлом.

Мне было нечего ему предложить, кроме молчания. Оно тянулось, пока Томас не отпустил мою руку и не похлопал меня по плечу.

– Я устал. Думаю, тебе пора.

Меня придавило невыносимой тяжестью – незримой, неподъемной. Со мной нередко случалось такое, но, как правило, в моменты одиночества. Ощущение зародилось в груди и распространилось по всему телу: не резкий разрыв или порез, а неспешное отслоение легких от ребер, которое становилось все более болезненным с каждым новым вдохом. Тело невероятно потяжелело, даже язык. Мне нужно уйти отсюда.

– Доброй ночи, Томас. – Я устремилась к лестнице.

– Я сделаю для Роунат все, что смогу.

– Спасибо.

Я свесила ноги в люк и начала спускаться, больше не глядя на Томаса. Я не хотела, чтобы он заметил слезы, струящиеся по моим щекам.

Когда я вернулась в крепость, из окон доносились громкие голоса. Собрание было в самом разгаре, но с меня было довольно разговоров на сегодня. Я скользнула внутрь через боковую дверь и сумела добраться до своих покоев, не попавшись никому на глаза.

Раздевшись и надев ночную рубашку, я легла в постель рядом с Роунат. Сестра развернулась и обвила меня руками, прижимаясь ко мне тяжелым животом.

– Не грусти, Фоула, – прошептала она.

– Если бы я могла, – прошептала я в ответ. – Скорбь пожирает меня изнутри. Я не знаю, как ее побороть.

– Это нормально. Ты тоскуешь по Ифе, как и мы все.

– И ты тоже? – всхлипнула я. – Тогда зачем ты так с собой поступила? Как могла взять в любовники смертного и зачать от него ребенка, который однажды разобьет твое сердце? Тебе придется смотреть, как он умирает: так же, как я смотрела на Ифу. Под конец она даже не узнавала меня.

Роунат стиснула меня сильнее, и я прижалась щекой к ее плечу. Мы обе молчали. Не существовало ни слов, способных передать глубину моего отчаяния, ни слов, способных принести утешение. Я лишь надеялась, что меня скоро сморит сон.

Вскоре дыхание Роунат выровнялось, став спокойным и медленным. Я почувствовала, как живот сестры упирается в мою ногу, и осторожно погладила пупок. Новая жизнь шевелилась у нее под кожей: сначала локоток, потом коленочка. Я закрыла глаза и применила дар. Ребенок самозабвенно и счастливо перекатывался в утробе. Точь-в-точь как Ифа, когда я ее вынашивала. Я так часто прикасалась к дочери с помощью дара, что Томасу приходилось напоминать мне о еде.

Вздохнув, я убрала руку с живота сестры.

Я поняла, что не засну с таким беспорядком в голове. На цыпочках прокравшись к сумке, я вынула снотворное, которое Томас сварил для меня в прошлом году, и одним глотком осушила сосуд с синей жидкостью. Комната поплыла перед глазами, а рой мыслей в голове утих. Я воспринимала уже не чувства, а лишь звуки.