ГЛАВА 3

Санкт-Петербург, начало мая 1806 г.

Граф Кристоф сидел у себя в кабинете и, закрыв глаза, думал – к чему он пришёл, чего добился и что будет делать дальше. В свой день рождения как-то принято подводить итоги. Он не знал, исполнилось ли ему уже 32 года или надо подождать до утра – граф не ведал точного часа своего рождения.

Итак, у него было всё. Положение его оказалось непоколебимым, Аустерлиц уже никто не вспоминал и не старался искать виноватых. Чарторыйский, сей аспид, затаился в своей норе – может быть, ждет своего часа, чтобы ударить, или он понял, что проиграл. Кристоф уже не чувствовал, что заболевает чахоткой – грудь его зажила. Не так давно Дотти объявила, что опять ждёт ребенка – но она не была этим особенно довольна, хотя переносила беременность довольно неплохо и даже похорошела, что не часто случается с женщинами в её положении.

И перед ним ныне лежало послание старшего брата. Он умолял его приехать в Ригу или хотя бы к нему в Зентен. «Время пришло», – писал Карл. – «Наше время». Масонская таинственность не оставила старшего брата. И Кристоф был бы рад проигнорировать этот призыв. Если бы не знал, что именно Карл имеет в виду.

В конверт с письмом Карла было вложено другое послание, написанное не знакомой Ливену рукой. И никак не подписанное. В письме Кристофа титуловали всеми его званиями сразу. И сообщали нечто о Крови Королей, о каком-то пророчестве: «Потомок князя-волка, названный именем Господа, придёт и будет править нами».

«Они там все с ума посходили», – усмехнулся граф. Явно опять какие-то масонские дела. Ныне состоять в ложе было крайне модно – гораздо моднее, чем десять лет тому назад, когда этим занимались лишь энтузиасты вроде Бурхарда-Кристиана фон Фитингофа. Новые ложи появлялись как грибы после дождя, и всем ним давались самые причудливые названия. Большинство из них действовало в качестве обычных клубов, вроде Английского – места, где люди ужинали, разговаривали о мистических и высокопарных материях, и иногда устраивали сложные, пышные церемонии. Довольно невинное и глуповатое развлечение. Не во вкусе Кристофа, он любил проводить своё время либо в тиши уединения, либо активно – в манеже, на охоте. Но, судя по всему, некоторые ложи, в том числе, рижская «Северная Звезда», хотят перекроить власть.

Отчего-то на ум вновь пришел недоброй памяти граф Пален. Обещал ему королевство, которого нет и не будет. Таким же таинственным и странным тоном он говорил тогда. Кстати, не его ли почерк? Кристоф не смог припомнить руку Schwarze Peter’а. Но тогда всё казалось частью лихорадочного бреда, как ныне, в этих письмах – бреда безумия. «Я подвожу его к мысли об автономии Ливонии… Решайся. Тебя коронуют в Домском соборе», – Кристоф словно наяву слышал голос Палена. А ведь тот тоже был из Братства. И все они из Братства, из проклятого Братства. Они выбрали графа своим орудием. И ныне напоминают – иди, служи нам дальше.

«Чарторыйский всё знает», – Ливен скомкал письмо в кулаке, чтобы не видеть его. – «Он же из них… Они все повязаны». Князю Адаму он успел уже так насолить, что тот наверняка желает уничтожить его на месте, если встретится на пути.

Благостное настроение сменилось в душе Кристофа тревогой. Он сжёг бумаги на свечке, повторяя про себя: «Если знают они, то знают и другие… А есть кому донести. Государь вдруг узнает, что я желаю отрезать кусок его Империи и сделаться там правителем».

Потом он вспомнил, что ему говорил Чарторыйский в Пулавах, когда они стояли напротив друг друга, и Кристоф гордо отказался от всяческой дружбы с князем. Он уже знал всё заранее, этот проклятый поляк. «За вашу и нашу свободу», как же. Адам уже просчитал всё на десять ходов вперед. Так, а это не его ли почерк? Граф пожалел, что письмо неизвестного уже обратилось в пепел. Так бы он мог сличить… Хотя что бы это дало? Письмо мог сочинить кто угодно по чьему угодно приказу, а изменить почерк – не проблема. Но причем тут его брат? Ведь первая бумага была явно написана его рукой. Карла что, втянули? Добровольно или принудительно? Но старший Ливен, при всех его недостатках, никогда бы не пошёл на союз с поляками. Даже с Братьями. В этом граф был уверен так же, как и в том, что его зовут Кристофом-Генрихом и на дворе стоит Восемьсот шестой год.