Раздался звон колокольчиков, и началась служба.

Отец Григорий вернулся в полном облачении, в сопровождении служки, и принялся обходить храм, читая «Отче наш». Колыхнулась завеса, обнажая внутренности алтаря, прихожане дружно опустили головы, руки поднялись для крестного знамения.

Самир делал то, что и другие, то, что повторял много лет, с того дня, когда явился сюда совсем маленьким, но сегодня ощущал себя иначе – никакого мира в душе, никакого благоговения, возвышенных мыслей.

Все священные книги, все иконы, все святые не смогли уберечь от гибели сначала отца, а потом мать с сестрой… А если так, то какой от них толк? Может быть, они просто бессильны, ничего не значат, не существуют? Что если есть только Аллах мусульман, единый и неделимый, не требующий специального обряда от тех, кто уверовал? Дающий тем, кто ему следует, силу сопротивляться, воевать, отстаивать себя с оружием в руках?

Отец Григорий во всю мощь зычного голоса, так, что вновь дрогнули свечи, произнес:

– Идеже есть Христос, седя одесную Бога Отца, туда вознесем в час сей ум, сердца и помышления наша!

Хор из мужских, женских и детских голосов ответил ему:

– И со духом твоим!

Самир промолчал, хотя и перекрестился.

– Достойно и праведно есть исповедатися Творцу всяческих, поклонятися Ему и славити Его! – продолжил священник.

– Достойно и праведно есть! – отозвались прихожане.

Самир вновь ничего не сказал, и поймал испуганный, растерянный взгляд Ильяса. Кивнул брату – успокойся, мол, все нормально, и перекрестился, нарочито небрежно, едва не угодив пальцем себе в глаз.

Ильяс открыл рот и заморгал.

Но тут на них обратила внимание Умм-Насиб, и Самир сделал вид, что ведет себя, как надо. Подошел к Святым Дарам в общей очереди, взял кусочек просфоры, омочил губы в чаше.

Но даже это не принесло успокоения, в голову полезли непрошеные мысли: мама никогда больше не войдет в храм, сестра не попросит взять ее на руки, чтобы лучше видеть нарядного отца Григория… те, кто лишил их жизни, сами должны умереть, должны пожалеть о том, что отважились на убийство! И тот, кто убил отца, тоже, тоже!

Это будет справедливо!

Самир вздрогнул, осознал, что читается последнее «Отче наш», и сейчас начнется проповедь.

Огляделся, пытаясь понять, что чувствуют и думают другие.

На большинстве физиономий тупая покорность, никакого интереса, выражение тех, кто выполняет обычный ритуал, не вдумываясь в его смысл, не осознавая, что именно и зачем он делает. Шевелит губами, повторяя каждое слово, мать Азры. Рядом с ней сама Азра, истинный ангел во плоти.

У Самира потеплело на душе, но он поспешно повел взгляд дальше, дальше…

Женщины в платках искоса смотрят друг на друга. Каждая ревниво следит, не запнется ли другая, не пропустит ли момент, когда надо перекреститься или сказать «аминь», кое-кто из мужчин откровенно думает не о высоком, о том, скорее всего, где достать чечевицы или риса, чтобы прокормить семью, как заработать денег на починку дома, пострадавшего от очередной бомбежки, на подношение в ту же церковь, ведь скоро, в первое воскресенье октября, праздник освящения храма.

Если не дашь, то прослывешь нечестивым скупцом на весь Крепостной квартал, и неважно, что дома дети от голода пищат.

И это все его братья по вере?

Да, они вроде бы сохранили огонь, зажженный некогда в этих краях Севиром Антиохийским, возрожденный Иаковом Барадеем и сохраненный Григорием Вар-Гебреусом… Служба идет так же, как она шла до того, как Мухаммад записал Коран. Только ради чего? Чем еще они могут похвастаться?

Братья ли они ему на самом деле, если не хотят мстить за его родных, за единоверцев?