Виктор не спеша обвел глазами комнату – от входа по часовой стрелке, как привык это делать, будучи еще помощником окружного прокурора. Слева у стены большой, обитый старой коричневой кожей диван с высокой спинкой аккуратно застелен пледом-шотландкой. На темные доски пола брошен истертый прикроватный коврик. Над диваном дешевая репродукция картины в «бронзовом» багете – какой-то голландский натюрморт с фруктами. В углу низкое кресло, торшер с оранжевым тряпичным абажуром, «зеленоглазая» радиола в полированном ящике на ножках. В дальней стене два темных узких окна с жалюзи, между ними чугунный радиатор отопления. В правом углу широкий письменный стол с настольной лампой и с аккуратно задвинутым стулом. Над столом книжные полки лесенкой – полностью заставлены книгами. Рядом, вдоль стены, трехстворчатый платяной шкаф с пыльным зеркалом и застекленная дверь, распахнутая в кухню, куда Виктор тут же не преминул заглянуть.

Кухня оказалась узким пеналом с одним окном и выглядела откровенно бесхозной. Похоже, самое большее, что здесь делали, кипятили чайник. Стоящий на давно немытой плите, он единственный был тем, что можно было назвать кухонной посудой. Виктор похлопал дверцами шкафов, заглянул на пустые полки. В неработающем холодильнике обнаружил пачку макарон, бутылку с кетчупом и половинку луковицы. Виктора это позабавило – в его собственном холодильнике было ровно то же самое плюс пара бутылок пива. Было ясно, что хозяин жилища питался где угодно, но только не дома. Подведя этот очевидный итог, Виктор вернулся в комнату.

Сидящая на краешке дивана Милена взглянула на него вопросительно, в темных глазах были испуг и надежда. Виктору, в соответствии с моментом, полагалось сделать умное лицо. Он привычно сунул руку под плащ, чтобы достать сигареты, но наткнувшись на подаренную Карлом жвачку, вспомнил, что бросил курить. Делать умное лицо жуя резинку, Виктор счел затеей откровенно нелепой, поэтому только вздохнул и направился прямиком к письменному столу.

Для начала он осмотрел книжные полки. Полок было три. Большинство книг на них оказалось специальной справочной литературой для инженеров и авиационных техников. Два-три тисненых корешка принадлежали книгам философско-религиозным – причем вольтеровская «Орлеанская девственница» стояла здесь рядом с «Руководством христианского солдата» Эразма Роттердамского. Следующие несколько книг скрывали под дешевыми обложками биографии каких-то полузабытых политических деятелей времен Первой мировой войны. Художественная литература была представлена единственным потрепанным томиком месье Жуля Верна «Пять недель на воздушном шаре».

Виктор перевел взгляд на стол, накрытый толстым и на вид тяжелым листом плексигласа, который, похоже, был когда-то окном в кабине транспортного самолета или бомбардировщика. На столе, рядом с настольной лампой, посверкивал гранями стеклянный стакан, плотно набитый карандашами разной степени пригодности. Здесь же стояла большая семейная фотография в рамке – мужчина и женщина с плоскими постными лицами и двое большеглазых детей-подростков, мальчик и девочка. В тощей угловатой девочке с трудом узнавалась Милена Беркова. Еще одна фотография, размером поменьше, лежала под стеклом среди карманных календарей и рождественских открыток. На ней Антон Берков в полевой лейтенантской форме был снят, скорее всего, в конце войны – молодой, улыбчивый, долговязый, в некрасивых круглых очках. Он стоял, небрежно облокотившись на спаренную зенитную установку, стоящую с задранными в небо стволами.

Виктор подцепил стекло кончиками пальцев и осторожно вытянул из под него фотографию. Перевернул. На обороте карандашом было написано: «Над нами только небо! А. Берков», ниже стояла дата. Виктор тихонечко хмыкнул: как раз в это время он командовал баржей в знаменитой десантной операции.