Я заслужил прощение, и наказание «Сбербанком» было отложено на послеобеденное время, а посещение «Мойдодыра» – еще дальше. Но «Сбербанк» после обеда так и не открылся. В пятнадцать минут третьего последние надежды нестройной очереди, распухающей у входной двери подобно капюшону рассерженной, но беззубой кобры, развеял солидный мужик в стандартной униформе и с таким же стандартным каменным лицом. Он повесил на дверь с внутренней стороны табличку «Технологический перерыв» и удалился, не объяснившись. Возможно, банк брали налетчики или налоговая инспекция, но умудренные пенсионеры, прижавшиеся к двери еще в самом начале обеденного перерыва, больше склонялись к банальным версиям путча или дефолта.

Какая-то женщина, живущая в соседнем доме, отлучилась на пять минут и, вернувшись, сообщила, что звонила в соседнее отделение, и у них деньги пока дают. Еще она позвонила прямо в Центробанк, и вот там ей сказали очень подозрительную фразу: «Для волнений нет никаких оснований».

В очереди запахло валидолом. Два подвыпивших старичка и три бодрые старушки, которых обычный валидол уже не брал, самоизбрались в комитет и огласили решение стоять до конца.

Я понял, что коммунальные платежи откладываются, как минимум, до завтра и решил воспользоваться неожиданно возникшей у банка революционной ситуацией, чтобы навестить некоего Лаврушина Петра Вениаминовича, на визитке которого строгими прямыми буквами было написано: «Золотых дел мастер».

***

Петр Вениаминович – крупный и представительный мужчина с пышной гривой седых волос и породистым лицом отгородился от вестибюля тусклым оргстеклом и, оправдывая надпись на визитке, действительно, мастерил что-то золотое. Он разогнулся, взглянул на меня огромным глазом сквозь окуляр и выключил газовую горелку.

– Вы ко мне?

– Если вы – Петр Вениаминович, то к вам. Я от Клинского.

– От Василия? Он звонил мне сегодня утром. Виктор, если не ошибаюсь?

– Да. Здравствуйте. Но вы сейчас заняты?

– А-а… Ремеслуха! – Золотых дел мастер небрежно махнул рукой и сдвинул окуляр на лоб. – Работы на полчаса. А больше нет никого. Видите – в мастерской пусто.

Кажется, в начале осени у него такие же проблемы с клиентами, как и у меня. Надо бы прислать к нему Андрюху Зотова.

– Проходите. Сюда, за стойку и вон в ту дверь. Василий сказал, что у вас есть что-то интересное.

– Кое-что есть.

Мы прошли коротким и узким коридорчиком, и хозяин распахнул еще одну дверь.

– Располагайтесь. Пивка холодного не желаете?

– Спасибо, я за рулем, – ответил я, устраиваясь на диване. – Вот, полюбуйтесь.

Я достал из внутреннего кармана пластиковый конвертик и протянул ювелиру.

Крестик его поразил. Даже, можно сказать, сразил наповал. Он, действительно, любовался. Он перебирал цепочку в руках, наклонял голову то в одну, то в другую сторону, передвигал окуляр со лба на глаз и обратно и восхищенно шептал какие-то заклинания:

– Невероятно… Ай да Платоша!… Невероятно… Ай, молчун! Ай, хитрец!…

Минут через пять я деликатно кашлянул. Петр Вениаминович взглянул в мою сторону отсутствующими глазами и уверенно покачал головой:

– Нет, это не он! Только клеймо – его.

– Может быть, и не он, – согласился я. – А чье клеймо, вы говорите?

– Да вы сами взгляните! – В полной прострации Петр Вениаминович сорвал окуляр со лба и протянул мне.

Дома я уже пытался рассмотреть сквозь лупу выдавленный в золоте микроскопический овал, но так ничего в нем не увидел. Но, чтобы не отказывать мастеру, сделал вид, что ужасно польщен, и, не надевая ремешок на лоб, поднес окуляр к глазу и наклонился над крестиком. Овал увеличился почти до размеров спичечного коробка. Внутри него четко просматривались две буквы «П», развернутые на сто восемьдесят градусов и вставленные ножками одна в другую.