Она привела меня к троллейбусной остановке.

– Ты уверена, что нам не следует поехать туда на машине? Тогда подожди, я куплю сигареты.

Ближайший ларек оказался кондитерским. Я огляделся по сторонам и вдруг услышал:

– Ой, здравствуйте! Что-то давно вас не видно!

Я наклонился к окошку. В ларьке улыбалась полная женщина в белом чепце, подчеркивающем ярко-красную помаду на губах. Женщина, совершенно мне незнакомая.

– Здравствуйте. И вас давно.

Она заулыбалась еще шире.

– Ой, извините! Я вас перепутала. Мне же отсюда одни ноги и животы видать, пока не наклонитесь. Собачка ваша показалась знакомой. Тут один мужчина часто у меня покупал. Собачка у него – почти как ваша, только ухоженная. Извините. Ничего не желаете?

– Спасибо, сейчас подумаю… А как ту собачку звали, не припомните?

Женщина наморщилась, поджала губы.

– Нет, не помню. Смешно как-то звали. У меня много покупателей, и с собаками много. Всех не запомнишь.

– А что он покупал?

– Эклеры покупал. Всегда по четыре штуки. Я ему еще говорю: «Избалуете свою жену – будет такая же толстушка, как и я». А он, оказывается, для собаки. А вы вашей собачке не хотите взять?

– Хочу. Я как раз за эклерами и подошел. Моя тоже любит. И тоже четыре.

Взяв бумажный пакет, я поблагодарил продавщицу, отодвинулся от окошка и присел на корточки. Собака отвела морду в сторону и смотрела на дорогу, но ее тяжелый хвост совсем не безразлично постукивал по асфальту.

– А чего это мы так засмущались – даже слюни потекли? Ты любишь эклеры? – Я протянул ей пирожное. – Так ешь – в этом нет ничего постыдного. Китайцы, вон, собак едят и не стесняются.

Она неуверенно лизнула пирожное языком, потом прихватила зубами, но перед тем, как откусить, еще раз посмотрела мне в глаза.

Я ободряюще кивнул.

– Ешь на здоровье.

Она съела только три. От четвертого эклера отказалась наотрез, и я сообразил, что собака оставила его для меня. Я доедал его уже в троллейбусе.

Мы ехали очень долго, и хотя собака не толкалась, не ругалась матом и не дышала перегаром, почти на каждой остановке меня возмущенно спрашивали, почему она без поводка и без намордника. Я терпеливо объяснял, что без намордника собака, потому что у нее сильно поранена морда, а без поводка – потому что сегодня вторник.

Подошедшая кондукторша про вторник что-то недопоняла, сказала, что у нее нет такого распоряжения. Пришлось показывать ей удостоверение и доверительно шептать на ухо, что мы преследуем опасного преступника, который сидит вон там, впереди, и собака должна быть в любой момент готова к задержанию. Женщина прониклась и осталась с нами на задней площадке, и уже сама объясняла пассажирам, почему собака одета не по уставу, а кому не нравится – может идти пешком.

Собака позвала меня на выход у метро «Московская» и направилась к другой остановке, и только тогда я догадался, куда мы едем.

Она привезла меня на Южное кладбище и привела к могиле, легла рядом на траву и уронила морду на лапы.

Могила была совсем свежая. Коричневые комья земли покрывали недорогие бумажные и пластиковые венки с черными лентами. «Дорогому товарищу и другу от сослуживцев». Один венок стоял вертикально, из-за него выглядывала временная деревянная табличка с надписью.

Я подошел, приподнял венок и аккуратно положил на землю.

«Нестеров Роман Владимирович. Майор милиции. Погиб при исполнении служебного долга».

Погиб Роман Владимирович всего четыре дня назад в возрасте тридцати четырех лет.

Я присел, погладил черную с рыжеватыми разводами морду, осторожно коснулся повязки на лапе и провел рукой по вздрогнувшей спине овчарки.

– Да-а-а, надо же… Ты смогла мне это рассказать