– Найду я тебе работу, найду, – успокоил приятеля Акундинов, вытаскивая того из-за стола…

… «Ночной купец», которого Костка привел вечером, не понравился Тимофею с самого начала. Был он какой-то … склизкий. Несмотря на дождь и осеннюю грязь, одет в затрепанный бараний полушубок и старые валенки, траченные молью. А куцей заячьей шапкой, так стыдно и сапоги-то чистить, а не то, что на голове носить.

Старичок, истово помолившись на образы, откашлялся и сразу же изрек:

– Тут у тебя и барахла-то, э-хе-хе, на два алтына, а гонору – на сто рублев! Ежели все скопом брать, то так и быть, десять рублев плачу. Себе, э-хе-хе, в убыток, между прочем.

Скупщик опять закашлялся и отхаркался прямо на пол, отчего Тимофея покоробило. Затирая плевки валенком, старик прокхекал:

– Я ведь, человек-то, кхе-хе-хе, сердобольный. Вижу, что парень-то ты хороший, а потому – десять рублев и предлагаю.

Тимофей, разумеется, понимал, что скупщик краденого много денег и не даст, все-таки, такого крохоборства не ожидал.

– Слушай, дядя, тут же тебе вещи-то не краденые, а законные!

– Ну, законные! – мерзко ухмыльнулся старик. – Ежеля бы, все законное было, так не ко мне бы пошел, а к купцам, али – к сидельцам в Гостиный ряд. Знаю ведь, что не твое это добро, а жинки твоей. Вдруг да, супружница недовольная будет? Возьмет, да крестному нажалобиться, а? Тогда – и тебе плохо будет, да и мне – неприятность лишняя. А за неприятность, мил человек, нужно чего-нибудь да поиметь… Так, что – хочешь, за двенадцать, так и быть, возьму. А не то, оставайся, с богом, а я, домой пойду…

– Ну, что же, – поднялся Тимофей с места. – Насильно, как говорится, мил не будешь. Извини, стало быть, за беспокойство. Тебе не надо – к другому пойду.

Видимо, такого отворота, старикашка не ожидал. Он попытался «усовестить» парня:

– Э, а куда же ты пойдешь-то? Кто же тебе, окромя меня, да столько деньжиш отвалит?

– Ну, дядя, Москва-то ведь – большой город… Таких как ты, дядька, в каждом кружале сидит…

– Ладно, так и быть, двадцать рублев за все плачу, – не глядя… Может, не стоит оно и денег-то таких. А я вишь, рискну…

– Ишь ты, не глядя, – усмехнулся Тимофей, поднимая крышку одного из сундуков и доставая оттуда кружку: – Вот, гляди. Кружка аглицкая, оловянная. Сам архиепископ Пермский и Вологодский из нее мед пил. У купцов заморских, за пять ефимков куплена. По нынешним-то деньгам, так ей цена пять рублев! Давай – двести рублев!

– Ладно, – махнул рукой старик. – Сто рублев, за все, не глядя! Из уважения к родичам архиепископским беру, да себе в убыток… Но выше – ни полушки! Ну, по рукам?

– По рукам, – кивнул теперь Тимоха, понимая, что больше-то уж ничего и не получить.

Пока Тимофей пересчитывал деньги, полученные от «ночного купца», в избе уже хозяйничали купцовы «племяннички» – звероватого вида мужички, выносившие из избы все, что в ней было. Вынимали иконы из киота, тащили сундуки с приданным, перины да подушки, а потом, оторвали от пола Танькину гордость – кровать с точеными ножками, да резной костяной спинкой, которую дед заказывал аж в Холмогорах! К тому времени, когда Акундинов ссыпал выручку в кожаный мешочек со всеми деньгами, в доме остались только русская печь, лавки да стол…

– Ну, прощевай, теперя, да добра наживай, – попрощался старикашка, а потом вдруг сказал: – Там, под печкой-то у тебя, сабелька еще осталась. Я-то ее брать не стал – к чему она? Продать-то ее не продашь, надпись на ней… А ты, соломки, что ли, принеси пока, – «посоветовал» скупщик, уходя, – все хоть, в избе-то не так пусто будет.

К Тимофею, грустно сидевшему на лавке, подсел пьяный Костка.