и чужой (всегда чужой!) смерти, хотя бы и ненастоящей. Но что бы он ни дал за то, чтобы присутствовать при настоящей казни, настоящем поединке гладиаторов, настоящей дуэли! Страдание (всегда чужое!) и убийство (всегда другого!) скрашивают размеренную и бессобытийную жизнь обывателя (и только ли обывателя?), утоляя тоску души по необычному и ужасному. Откуда эта тоска? Ницше спрашивает: «Существует ли… интеллектуальное предрасположение к жестокому, ужасающему, злому, загадочному в существовании, вызванное благополучием, бьющим через край здоровьем, полнотою существования?»[15]. Тут с гениальной чуткостью узнано: полнота существования губительна для духа. Дух пресыщен и рвётся за ставшие тесными привычные рамки; в близости к ужасному, к смерти, к переходящему границы морали – утоление этой странной жажды, странной тоски. Соберите толпу вокруг себя и крикните: «В таком-то месте должно было совершиться убийство, но оно было предотвращено; в другом месте случилось убийство, кровавое и ужасное». Все бросятся в это второе место. Никому не придёт в голову устремиться туда, где убийство было предотвращено.

Самоочевидность – последнее основание истины. Что убийство – моральное зло, не самоочевидно. Различное отношение к убийству обусловливается различием чувств и оценок. Если всякое убийство – моральное зло, откуда это различие чувств и оценок? И откуда так часто наблюдаемое отсутствие осуждения? Человек не может усилием воли изменить своё отношение к поступку, но оно может измениться в результате анализа обстоятельств. В таком случае сам поступок изменяется для нас, и мы имеем дело с двумя различными поступками, обозначаемыми тем же словом.

IV

Безнравственные поступки осуждают даже те, кто их совершает. Зная, как поступить хорошо, человек способен поступить плохо – не только так, как он не хотел бы, чтобы поступали по отношению к нему, но и как он не хочет поступать сам. Термин «аморальный» не передаёт содержание поступка, поступок должен быть обстоятельно описан, чтобы к нему возникло отношение, как к аморальному. Это хорошо знают ораторы, а также адвокаты, лжецы по необходимости; вторая такая категория лжецов по необходимости – политики.

Описывая поступок, будем изменять порядок понятий и следить за тем, как изменяется отношение слушателей к нему. В одном случае они придут к убеждению, что муж убил жену с целью завладеть её состоянием, в другом – что убит ненавистный тиран и спасено от неминуемой смерти юное невинное создание. Различие оценок проистекает не от различий в моральных принципах, но от различий в представлениях, связываемых с поступком, при полном единодушии относительно моральных принципов. Моральная оценка – это отклик души на открываемый в фактах и понятиях смысл. Так же при виде прекрасной картины, творения великого художника человек испытывает эстетическое наслаждение. Это – отклик души на сочетание красок, а наслаждение, вызываемое музыкой, – отклик души на сочетание звуков. Душа резонирует всегда в такт причине.

Критерий, позволяющий различать между моральным и аморальным, – моральная интуиция. Но этот критерий не безошибочен. Моральный критерий прилагается не к поступку, но к тому, что о нём известно. Знание, которое возможно иметь о поступке, всегда недостаточно для вынесения объективно верной моральной оценки. Поэтому моральные оценки так часто субъективны, и даже если глубоки, неверны. Верна была бы та оценка, с которой согласны все, если всем известны все обстоятельства поступка. Возможны теоретические суждения, разделяемые только меньшинством. Но невозможны моральные суждения, разделяемые меньшинством, если исключить той случай, когда большинство введено в заблуждение относительно мотивов и обстоятельств поступка.