У ног Эадана зашевелился Керхе. Эадан указал ему глазами на меч, давая понять, что способен защитить их обоих. Назвав его перед людьми своим рабом, Эадан и сам впервые почувствовал себя хозяином. Он не задумывался, зачем ему спасать этого странного хриза, от которого еще недавно хотел избавиться. Керхе его раб, а Эадан – его господин, и если кто-то посягнет на жизнь Керхе, Эадану должно оборонять его так же, как он оборонял бы свое золото или умывальные чаши.

Подошла женщина, молча поставила на стол дымящуюся просяную похлебку. Хозяева не вознесли молитвы Виату и хранителям дома, не сказали Эадану положенных слов приглашения. Не дожидаясь, пока похлебка остынет, они принялись есть, обжигая рты. Старик зачерпывал не в очередь, чавкал, проливал похлебку на подбородок и на ворот некогда дорогой, а ныне потрепанной, свалявшейся от грязи шубы. Валезириан старался на него не смотреть. Борясь с приступами тошноты, он ждал, когда ему позволят доесть. Похоже, этот молодой хадар и в самом деле поверил, что Валезириан его раб. Усадил его на пол у своих ног, как любимого пса… Все существо Валезириана восставало против такого унижения. Он, потомок знатного эрейского рода, родственник – пусть и дальний – самого императора, должен служить этому грязному хадару, рожденному от одного из прихвостней Морлы – элайров, как они себя называют, живущих от подачек и грабежа. Валезириану вдруг пришло на ум, что так, возможно, теперь будет всегда – все в Негидии станут считать его рабом, а у него, Валезириана, не хватит смелости открыть им правду. Его вновь охватила паника. С того дня, как он бежал, испуганный и слабый, из дома Морлы, на него нередко накатывали приступы тревоги и отчаяния – внезапные, непреодолимые. Бывало, Валезириану думалось, что для него нет иного выхода, кроме того, что обрекает бесприютную душу на тяжкие муки. Свернувшись на теплом полу своего жилища – своей темницы – Валезириан смотрел широко раскрытыми глазами во мрак и понимал, что спасение не придет. Далекий белый город, прекрасный Тирванион, так и останется недостижимым волшебным краем из рассказов матери. Один из таких приступов заставил Валезириана попроситься в путь с хадаром. Теперь же Валезириан с ранящей ясностью увидел: ничего не изменилось. Неважно, идет он через заснеженные равнины или сидит в могильном холме посреди болота – все равно ничего не меняется. Ему, однажды попавшему в круговерть голода и лишений, не вырваться на свободу.

– На, ешь, – Эадан протянул ему миску. Сам он не наелся пустой похлебкой без мяса и соли, но все же оставил немного для Керхе. Раз уж Эадан назвался хозяином, то должен кормить своего раба. Он смотрел, как Керхе подскребает остатки, и размышлял, не напрасно ли взял его с собой. Хриз не солгал – вывел его из болота и без труда отыскал тропу, ведущую к восточным землям. Но кем он будет для Эадана в пути – подмогой или, наоборот, помехой? Он слабый, чахлый, как все хризы, – еле доплелся сюда – и на вид будто хворый. Дышит с присвистом… Эадан и жалел, и презирал его одновременно. Какой толк от немощного раба? Но еще вчера Эадан вышел из Ангкеима несчастным изгнанником, у которого нет ничего, кроме собственной жизни; а сегодня у него и меч из хорошей стали, и золотое кольцо на шее, и немалое богатство в узле – и еще большее богатство дожидается его на Мундейре. Может, этот раб приносит удачу? Недаром же с Ниффелем приключилась беда, стоило Керхе сбежать от него.

– Время позднее, – сказала хозяйка, поднимаясь. – Оставайся на ночлег, благородный гость, – добавила она безо всякой охоты.