Хлоя опустилась на колени перед ней, ловя каждое слово, каждую эмоцию в её голосе.

– Я скучаю по тебе… – прошептала она, будто боялась разрушить это хрупкое мгновение.

– Знаю, – бабушка положила руку на её щёку, и прикосновение оказалось таким тёплым, таким настоящим, что Хлоя невольно зажмурилась, чтобы удержать момент. – Но я всегда с тобой. Всегда была и всегда буду.

Хлоя хотела сказать так много, задать десятки вопросов, но слова застряли в горле. Вместо этого она просто сидела, прижавшись к бабушкиной руке, наслаждаясь этим коротким мгновением.

– Ты уже сделала больше, чем могла мечтать, – тихо сказала бабушка, её голос звучал так, будто он доносился издалека. – Не гонись за чужими аплодисментами, милая. Они приходят и уходят. А вот ты… ты остаёшься.

Хлоя хотела что-то ответить, но её взгляд замер на бабушке. Та улыбнулась ещё шире, глаза стали мягче, и вдруг она начала исчезать, будто её уносил ветер.

– Нет… нет, пожалуйста, не уходи! – Хлоя потянулась к ней, но вместо её руки поймала лишь воздух.

Тяжесть пустоты накрыла её, когда бабушка растворилась полностью. Остались только тени и тишина.

Она огляделась. Зал был пустым. Всё, что осталось, – это мягкий свет прожектора, освещавший её фигуру. Казалось, этот свет подчёркивал её одиночество, превращая огромный зал в холодную, безжизненную сцену.

Хлоя медленно поднялась, чувствуя, как ей не хватает воздуха. Она повернулась в сторону сцены, но даже её рояль теперь выглядел чужим, словно он был лишь декорацией в пьесе, которая закончилась.

Она стояла одна, окружённая тишиной, и думала о словах бабушки. «Ты остаёшься». Но что это значит, если не с кем остаться?

Свет прожектора начал меркнуть, и Хлоя вдруг поняла: это не пустота, это свобода. Она осталась, чтобы начать заново.

В кромешной тьме Хлоя медленно поднялась на сцену, ощущая, как её шаги становятся всё легче. Она взглянула на рояль, на место, где она только что играла, будто это была не она, а кто-то другой. Всё, что происходило сейчас, казалось ей странно знакомым, словно она читала книгу, уже зная её конец, но всё равно не могла оторваться от страниц.

Она опустилась на край сцены, свесив ноги, и посмотрела в пустоту зала. Там больше никого не было – ни бабушки, ни её родителей, ни тех, кто когда-то кричал «браво». Остались только мягкие очертания пустых кресел, затянутые в тени, и слабый шорох ветра, будто где-то далеко открылась дверь.

Её пальцы машинально заскользили по гладкой поверхности сцены, а мысли начали кружить, как осенние листья, неспешно падающие на землю.

Когда она впервые прикоснулась к клавишам, ей было всего семь. Тогда музыка казалась ей чем-то магическим, чем-то, что может исцелять и разрушать одновременно. Её бабушка, единственный человек, кто верил в её мечты без оглядки, тогда сказала: «Музыка – это разговор души».

«Душа», – подумала Хлоя, ощущая, как в груди что-то замирает. Разве она по-настоящему знала, что это значит? Всё, что она делала, каждую ноту, каждое движение пальцев – всё это было ради кого-то другого. Ради бабушки. Ради аплодисментов. Ради мечты, которая так долго жила в её голове, что стала казаться единственной целью её существования.

Но теперь, сидя в этом пустом зале, она впервые почувствовала что-то иное. Не сожаление и не радость, а… спокойствие. Всё, что ей нужно было – это этот миг, эта сцена, эта музыка, которая, казалось, всё ещё звучала в её голове.

«Я сыграла, – подумала она, подняв голову вверх, где свет прожектора таял, будто утренний туман. – Я сыграла так, как всегда мечтала. А это значит, что я смогла».