– Да… – громко откашливаюсь, с трудом сглатывая несколько раз. У меня трясутся руки, и я осторожно откладываю планшет на столик, чтобы случайно не разбить. – Спасибо за кофе…

Майлз сверлит меня подозрениями, но ничего не говорит… Я смотрю на свои чистые предплечья и постепенно восстанавливаю дыхание.

– Майлз, мы ведь с тобой с детства дружим, да? – игриво улыбаюсь ему, чувствуя, как искристые осколки в моей памяти тают бесследно, оставляя только желание уютно ежиться и пить.

– Ага… с десяти лет… – он усаживается напротив и поглаживает мои успокоившиеся ладони. – А что? У тебя какие-то проблемы с памятью? Когда тебе к доктору Вольфу на отчет идти?

– Все у меня в порядке, не переживай, – делаю голос ласковым, и его плечи расслабленно опускаются, позволяя ему чуть ссутулить спину. – Завтра к нему иду. Я просто хотела уточнить один момент. У меня ведь никогда никаких татуировок не было, правильно?

Майлз молчит почти минуту, явно пытаясь что-то прочитать в моем лице… Но даже доктор Вольф говорит, что это занятие бесполезное, потому что у меня взгляд внутрь себя повернут, и понять мои эмоции и мысли, когда не слышно голоса и интонаций, совершенно невозможно.

– Правильно, – наконец выдыхает он, и я с улыбкой целую кончики его пальцев, прежде чем сделать первый глоток кофе и понять, что я пью что-то совершенно неземное, полное бережности и заботы…

Я выныриваю из сна одним плавным движением, на секунду задержав дыхание. Невесомость проскальзывает по каждой клетке узнаванием, позволяя мне собраться воедино… Прошлая я чуть поджимает губы, вплетаясь в новую, и, повозившись для порядка, передумывает читать нотации и просто пригревается в обновленных стремительных мыслях и движениях, расплываясь в улыбке.

Когда я пошла на программу, где мне стерли абсолютно все воспоминания из прошлой жизни, то предполагала проснуться испуганной и потерянной. Считала, что мне будет грустно, пока не познакомлюсь с новым окружением. Что стану бояться людей и саму себя и не знать, чего ожидать от себя абсолютно очищенной. Я гадала, будут ли мои действия приличными, правильными… Может избавившись от всех сдерживающих факторов вроде воспитания, общепринятых норм морали, я окажусь просто ужасной и непереносимой для других…

Но все, что я ощутила, став чистым листом и открыв впервые глаза в светлой палате с кучей проводов на пальцах и висках, облегчение и покой.

Суетящиеся вокруг люди смотрели на меня с тревогой. Щелкали сухими пальцами у моих ушей, светили фонариком в глаза, просили высовывать язык и повторять скороговорки. Они скребли ручками по планшетам. Переглядывались и шепотом перекрикивались друг с другом, сверяясь с мониторами и постоянно пытаясь разглядеть что-то в куче цифр, факторов, в моих сонных эмоциях. Эта стая визгливых перепелок дралась у моей кровати за корм в виде меняющихся данных, которые давали какие-то не такие результаты, которые они хотели бы видеть… Они предлагали варианты, выдвигали теории, нажимали на кнопки вызова коллег, подкручивали колесико капельницы то ускоряя, то замедляя то, что вливалось мне под ключицу, но уже ничто не могло изменить меня. Они прекрасно это знали и не могли остановиться, перестать делать хоть что-то, чтобы приблизить меня к ожидаемой ими реакции на пробуждение адекватного человека без прошлого.

А я смотрела на дождь, ползущий неровными слезами по окну, и слышала, как улыбается неспешно идущее сквозь пространство время. И это было так прекрасно, что я даже слегка огорчилась от того, что не могу взять его за руку и последовать вслед за ним. Дождь же держался за его руку и тихо жаловался на горы, что поцарапали ему его нежное детское округлое брюшко. И вот теперь время ведет его к равнине, подальше от острых пиков и холодных ветров, где на поляне рядом с ручьем растет счастливый семилистный клевер. Его надо приложить к ранке и все сразу заживет…