– Одичавшего скомороха вызывали? – плюхаюсь локтями на полированную столешницу в ответ на приветственный возглас Майлза.

– Мамочки… – нескладный, похожий на скомканный зонтик, немного пучеглазый бариста окидывает меня восхищенным взглядом, от которого становится смешно. – Откуда ты, путник?

– Из леса, вестимо… – фыркаю я, борясь с отчаянным желанием почесать давно немытую горячей водой голову. – Десять дней в чаще провела. Рельеф сверяла. Растения и насекомых описывала.

– И как? Что-то интересное было? – бариста вытирает руки пушистым розовым полотенцем и вешает его на крючок под стойку.

– А то… – закрываю глаза и веду ноющими плечами, стараясь сбросить напряжение. – То, что дрон распознал как лужу, оказалось нехилым таким озером метров сорок в длину и больше сотни в глубину… У меня просто эхолот со всеми радиоусилителями только до ста метров прощупать дно может. И он его не считал.

– Ничего себе… И какие теперь планы? – Майлз так вытаращивает глаза, что мне становится неприятно смотреть на его миловидное от природы лицо с россыпью мелких шрамиков от давно сошедших подростковых прыщей.

– А так как этот участок в пять квадратных километров закреплен за мной, то ползать я по нему могу спокойно пока снег не ляжет. Это еще месяца два, два с половиной. Так что сейчас я сдала биологам привезенные образцы в размере еще одного такого же рюкзака как этот. Они меня прямо с поезда сняли, едва не уволокли не тот рюкзак. Но вряд ли им нужны мои нестиранные трусы с носками и остаток заплесневевших сухарей, которые я забыла выкинуть, и с радостными воплями исчезли в направлении лабораторий…

– А зачем им образцы новые понадобились? Ты же говорила, что по сути лес Хлони исследован вдоль и поперек всеми кому не лень…

– Ага… только они два года на снимках дрона видели лужу, и как-то никого не смутило, что она все время в одном и том же месте и не меняет форму, хотя регулярно освещается солнцем, и, по идее, должна как-то высыхать…. А еще десять лет назад там был лишь крохотный овражек глубиной четверть метра, хорошо если. Я эти снимки случайно увидела. Заброшенный участок. Никто его постоянно не исследует, потому что в обычном буреломе ничего интересного зачастую нет. Там устоявшаяся экосистема. Вот я и предложила проверить, может эта лужа не такая уж простая и смогла что-то изменить в этом законсервированном царстве…

Вздыхаю. В кофейне так головокружительно пахнет кофе, что я, недавно поужинавшая в вагоне-ресторане, чувствую приятную пустоту в желудке.

– Я новичок. Таким обычно поручают что-то несложное. Так что, когда я попросилась залезть в Хлони посмотреть на лужу, а не как остальные начинающие картографы на вновь возникшие необитаемые острова или океаническое дно после извержения подводного вулкана, ректор исследовательского центра от счастья чуть из штанов не выпрыгнул и закрепил участок за мной со словами: «И попрактикуешься, и ничего не испортишь, все равно в эти курмыши ни один вменяемый картограф лезть не хочет. Там ни связи нормальной, да и не происходит ничего…» Зато, когда я добралась до места и увидела масштаб перемен… и связалась с ректором… и показала ему, что нарыла….

– Представляю себе, что началось… – фыркает Майлз, качая головой.

– Не представляешь… – смеюсь, ощущая, что плечи, наконец, начинают утихать, и шея уже не горит от напряжения, и от этого становится легче стоять на гудящих ногах. – Картографы с ученой степенью устроили реальную драку за право исследования участка. Доктор наук Уиллс поставил фингал кандидату наук Элизабет Куини за то, что она его обозвала жирным боровом, который не сможет протиснуться там сквозь бурелом, напорется брюхом на острую ветку и породит там новую популяцию муравьев, а так же мясных мух и прочих хищников, падких на жирное воняющее мясо…