Через несколько недель Рене и его семье тоже пришлось уехать из Алжира. «Сначала нам мешала уехать СВО. В последнее время – ФНО. Ты был обязан быть или на той стороне, или на другой; тех, кого считали „неопределившимися“, особенно презирали. Бросив нашу аптеку в Баб-эль-Уэд, мы 15 июня уехали. С собой взяли всякую мелочь, как будто едем на каникулы. Но время уже наступало на пятки. На дороге в аэропорт в тот самый день случилось еще одно похищение»[265].

Когда 1 июля состоялся наконец референдум, подавляющее большинство высказалось за независимость. Не дожидаясь официальных результатов, ликующая толпа заполняет улицы столицы Алжира, вывешивая зелено-белые флаги с красной звездой и красным полумесяцем. Алжирцы французского происхождения, которые еще не уехали во Францию, спешат сделать это, поскольку теперь у них остался один выбор – между «чемоданом и гробом». Через две недели, сразу после завершения приема экзаменов в Сорбонне, Жаки возвращается в Эль-Биар, чтобы помочь родителям увезти кое-какие вещи. Рене говорит, что и ноги его больше не будет в Алжире: столько он насмотрелся ужасов за последние недели. Пьеро, муж Жанин, и его брат Жаки Мескель также уезжают к Деррида и его родителям, чтобы спасти по возможности больше вещей, но им поступают угрозы и они вынуждены спешно вернуться во Францию. Несмотря на риск, которому Жаки тоже подвергается, он в итоге остается один со своими родителями. В следующие дни они, как могут, занимаются переездом Рене, затем Жанин, оставляя на самый конец переезд с виллы на улице Орель-де-Паладин. Но контейнеры уже заполнены, и они могут забрать совсем немного вещей. Они закрывают за собой двери дома, надеясь вернуться через несколько месяцев, когда ситуация успокоится. Пока же дом доверяется соседям, которые в первые месяцы будут платить им арендную плату. Затем этот дом, за который Эме и Жоржетт только что успели расплатиться, становится собственностью Алжирского государства. Во Франции Рене и Пьеро вынуждены будут ходить по разным ведомствам, пытаясь отстоять свои права и восстановить дела. Мало-помалу вся семья, как и многие другие «репатрианты», соберется в Ницце[266].

Хотя Деррида покинул Эль-Биар давно, он никогда не забудет об этом переломе. С годами он будет все чаще вспоминать свою неумолимую «ностальжирию» – этот неологизм изобрел не он, хотя так можно было подумать. Так называлось стихотворение Марчелло-Фабри, написанное в 1920-х годах:

Помимо семейных и личных травм, Алжирская война становится одним из катализаторов политического мышления Деррида. Во Франции он многие годы будет уклоняться от публичных разговоров на эту тему, не переставшую быть крайне спорной. Но в интервью, данном в Японии в 1987 году, он признает, что, одобряя борьбу за независимость, которую вели алжирцы, он все же долго надеялся на «решение, которое бы позволило алжирским французам продолжить жить в этой стране», на «оригинальное политическое решение, не совпадающее с тем, что было реализовано»[268].

Он всегда останется верен этому фундаментальному убеждению, которое мало кем разделялось. 22 июня 2004 года в последней телепередаче, в которой Деррида принял участие, он высказывается за то, чтобы Израиль и Палестина рассмотрели другой вариант, отличный от варианта двух суверенных государств, а потом добавляет: «Даже в случае Алжира и Франции, хотя я одобрял движение за независимость, я бы предпочел, чтобы между ними возник иной тип договора, от которого бы, собственно, и сами алжирцы пострадали бы меньше и который позволил бы наплевать на жесткую безусловность суверенитета»