И он спустился к реке. Но не прошел и пяти километров, как почувствовал, что мысли его путаются, и время от времени Лешка словно проваливался в пустоту. Несколько раз он умывался в реке, но сонливость продолжала одолевать. И вот, переходя по бревну, брошенному через высохший ручей, он покачнулся, ноги его соскользнули с бревна, и Лешка упал в траву.
…Проснулся уже утром следующего дня.
Его голова лежала на коленях у Любашки, и она гладила его волосы рукой.
– Проснулся, – ласково сказала она.
Душа Лешкина взмыла под небеса от счастья.
– Это ты одним днем, выходит, обернулся? – спросила она Лешку. – Надо было в Барсуках ночевать. Зачем в канаве-то? Мало ли чего? Коровы пойдут, наступят…
Лешка хотел сказать, что он торопился на свидание к ней. Но не сказал, постеснялся.
– Пойдем, – предложил он Любашке, – искупаемся. Вода классная!
– Нельзя мне с тобой купаться, Лешенька, – сказала Любашка.
– Это почему? – удивился Лешка. – Всегда можно было, а теперь нельзя. Я отвернусь, а ты зайдешь в воду…
– Нет, Леша. Все равно нельзя.
Она глянула на него ласково и выдохнула:
– Я, Леша, папу твоего люблю.
– Так я его тоже люблю…
– Нет, Леша, я по-настоящему люблю. Как женщина.
Лешка замер, пытаясь осознать сказанное. Казалось, что сияющий солнцем день рухнул на землю. В глазах стало темно.
– Ты только никому не говори. А то мамка и братья меня со свету сживут…
Лешка сидел молча, не в силах выдавить из себя ни слова. Он все понял. Понял, почему уходил по вечерам отец, почему он среди рабочего дня появлялся на берегу реки с удочкой, почему так весел и радостен был в последнее время…
– Ты иди, Леша, тебя ждут! – сказала Любашка и слегка подтолкнула его.
Он подхватил ружье, мешок с деньгами и побрел дальше к видневшемуся на высоком берегу поселку. Слезы бежали по его лицу, и Лешка, не стесняясь, размазывал их по щекам.
Несколько раз встречные лесорубы и покосники спрашивали его:
– Чего, Васька, несешь ли деньги-то?
– Несу.
– Много ли несешь-то?
– Сто девяносто пять тысяч! – машинально отвечал Лешка.
– Ого! С премиальными, значит, нынче…
– А чего плачешь?
– Устал сильно…
К началу рабочего дня он был уже в Сосновом. Начальник лесопункта, увидев Лешку, все же спросил:
– Пришел, значит?
– Пришел…
– Ну, так вот поставь мешок в кондейку к кассиру. Иди, умойся. Да приходи к вечеру за зарплатой. Тридцать рублей выпишу тебе.
Глава 3. Потрясение земли
Чтобы рассказать историю этого лесного поселения, мне надо начинать повествование с тысяча девятьсот шестнадцатого года. С села Уваровки.
Данила Андреянович Житьев вернулся с германского фронта.
Он пришел при Георгиевском кресте. Во время обстрела они ушли на сторону противника и вытащили из блиндажа какого-то важного австрияка и приволокли на себе в свое расположение.
Был ему в ту пору двадцать лет. Он был красавцем писаным, чернооким, черноволосым, кучерявым, дерзким и бойким: в кулачных делах не было его сильнее и ловчее. Да и на фронте он себя показал.
Но тут пришло ему от войны освобождение. В деревне умерли родители, не оставив после себя на хозяйстве никого…
И вот знакомый доктор в полковом медсанбате сделал ему «белый билет»: «Ты, Данила, больше на земле нужен, чем под землей… Тебе крестьянский род продолжать надобно… Иди-ка ты восвояси».
И он пошел. А дома от родительских могил да разоренного хозяйства едва с катушек не съехал.
Вокруг царила настоящая анархия. Власти не стало. Но народ плодился, пахал свои наделы, гулял праздники…
Ждали передела земли. И это ожидание, видимо, открывало в народной стихии какую-то потаенную нездоровую энергию, которая вот-вот должна была прийти в движение. Та энергия, которую даже война не могла по-настоящему разбудить.