Анфиса ожидала увидеть обычную офисную приемную. Однако за дверью скрывался безлюдный квадратный холл. Прямо посередине журчал заплесневелый фонтан. В зеленоватой воде отражалась знакомая лошадиная морда с рогом во лбу. Заволоченный патиной конь упирался передними копытами в каменный шар, прижав подбородок к широкой груди. Его застывшие глаза не пощадило время, поэтому оставалось только гадать, куда и как, по задумке скульптора, смотрел единорог: то ли с самолюбованием – на свое отражение в воде, то ли с грустью и задумчивостью – на шар под ногами, то ли с яростью – на незримого противника впереди себя. Однако перед конем была только глухая стена с выцветшим панно.

Никогда прежде она не видела таких вестибюлей в Петербурге, хотя за первый год жизни в этом городе успела обойти с фотоаппаратом, кажется, все подворотни и парадные исторического центра. Завороженная, она присела на одну из кованых скамеек, окружающих фонтан, позади единорога. Такое ощущение, будто нынешние хозяева или арендаторы этого офиса рассчитывали на то, что их посетители захотят здесь задержаться: на всех скамейках лежали пестрые подушки.

От фонтана пахло дождем. Обняв подушку, Анфиса уставилась на стену, в которую целился лошадиный рог.

Сквозь трещины и плесень проглядывалась, как призрак, обнаженная женская фигура. Маленькие груди размером с персики, пышный живот, рыхлые бедра: всё, как любили мастера эпохи Возрождения. Выражение лица, как и в случае с конем, – было не разобрать: штукатурка отвалилась, захватив с собой полголовы женщины. Эту дыру обрамляли длинные локоны, встревоженные ветром, за спиной парусом раздувался палантин, на его фоне – обращенный к небу указательный палец: как будто нагая барышня проверяла, куда дует ветер. Одной ногой дива стояла на шаре, другая, кокетливо изогнувшись, зависла в воздухе. В руке она держала что-то наподобие посоха. Приглядевшись, на конце посоха Анфиса еле разглядела голову ребенка.

Но гораздо больше Анфису интересовала надпись на латыни, внизу панно. Она поднялась со скамейки, подошла вплотную к коварной богине и присела на корточки, чтобы разобрать истерзанные временем слова: «Ducunt volentem fata, nolentem trahunt». Во время учебы на историческом факультете она ходила на спецкурс по латинскому языку. Это был нежный возраст, когда афоризмы так и лезут на карандаш. Анфисе тогда казалось, что интеллектуально одаренный человек просто-таки обязан знать мудрые изречения на все случаи жизни. К концу курса блокнот был от корки до корки исписан фразами великих, среди них – она точно помнила – был и этот афоризм. Она даже могла поклясться, что это либо Сенека, либо кто-то из стоиков, а вот перевести – сумела только некоторые слова. Там явно что-то про судьбу и желание-нежелание.

– Интересуетесь живописью? – раздался сверху мужской голос.

Резко обернувшись, Анфиса увидела перед собой руку с короткими, жилистыми пальцами. Под рукавом пиджака блеснули золотом знакомые часы. Если бы не они, Анфиса не сразу бы поняла, кто перед ней стоит.

– Напугал? Простите, ей богу не хотел.

Анфиса быстро выпрямилась перед Платоном Альбертовичем.

Вместо спортивного дедушки она увидела красиво состарившегося мужчину в темно-синем костюме: очевидно, сшитом на заказ. Мелкая, благородная полоска на ткани вытягивала фигуру, отчего ее новый знакомый казался чуть выше и стройнее, чем в день знакомства. А рискованный красный платок, выглядывающий из-под ворота рубашки, делал его похожим на калифорнийского продюсера. От советского пенсионера – осталась только ироничная искра в глазах.