Деньги, Куба и литература Олег Галетка

Вот здесь распишитесь. Лощеный мужчина лет сорока пяти протянул пухлую папку. Молодой человек, которому предназначались документы, не отреагировал.

– Николай?! – на лицо мужчины набежала тень беспокойства.

Молодой человек вздрогнул. Секунду возвращался откуда-то из глубин собственного сознания, еще одну изучал протянутую папку, а затем взял документы.

– Распишитесь, – мягко, но уверенно повторил хозяин папки.

Николай обвел взглядом присутствующих. Кроме лощеного адвоката, который подсовывал ему документы, в кабинете сидело трое. Женоподобный коротышка с пухлыми ручками и блестящей залысиной, смазливая нимфа лет двадцати с яркой косметикой и ее папаша – солидный мужчина в дорогом костюме с миной высокомерия на широком лице.

– Николай, вы понимаете, что сейчас происходит?

Николай кивнул. Хотя, если быть до конца честным, он довольно смутно это понимал. Вернее он не понимал, что делает здесь и как смог допустить, чтобы все зашло так далеко.

– Нам не нужно, чтобы через неделю вы заявили, словно мы вас одурачили или силой заставили подписать этот договор.

– Ну что вы господин Ветров, – встрял коротышка. – Николай просто задумался, он прекрасно себя чувствует, и вчера мы с ним еще раз все обсудили, поэтому…

– Господин, Суриков, – оборвал коротышку лощеный. – Вы кто?

– Как кто?

Коротышка смешно зашевелил губами, пытаясь определить подвох в вопросе.

– Главный редактор, – родил Суриков.

– А я адвокат господина Соломахина, и прошу заметить адвокат на протяжении пятнадцати лет, и за все это время у нас не было серьезных проколов, и поэтому позвольте мне самому решать какие вопросы и кому задавать.

Коротышка налился краской, как монашка в мужской бане. Он смешно выпустил воздух и попытался изобразить мину невозмутимости, но крупные капли испарины на его лбу указывали совсем обратное.

– Я… я ничего такого, я даже в мыслях… – причитал он.

Адвокат вновь упер взгляд в Николая. Тот с интересом листал пухлую папку, пробегая взглядом листы договора.

– Этот документ подтверждает, что вы передаете все права на ваше произведение моему клиенту, вы также обязуетесь хранить в тайне свою причастность к написанию данного произведения. Если же вы нарушите это соглашение, к вам будут применены штрафные санкции, своей подписью вы соглашаетесь с этим…

Николай снова ушел в себя. Ушел подальше от этого кабинета, жужжания кондиционера, надменности адвоката, высокомерия нимфы и ее папочки.

Он впервые пришел в этот кабинет четыре месяца назад. Он принес рукопись. Рукопись романа или повести? Он сам не знал, что принес. Он принес свои мысли на ста страницах формата А4 двенадцатым шрифтом с полуторным пробелом. Наверное, если бы такие требования к оформлению рукописей были в эпоху Достоевского, то нынешним старшеклассникам было бы намного легче изучать литературу. Половину бы классики просто не приняли в издательствах, и она не была бы напечатана. Так вот он принес напечатанные мысли и оставил у секретаря, или не у секретаря.

А затем он забыл. Забыл о том, что когда-то что-то писал, о том, что ждал ответа, о том, что его мысли могут быть кому-то интересны. Забыл.

Ему позвонили. Обычным июньским днем, его мобильный зажужжал неизвестным номером и его попросили приехать. Он помнит этот кабинет.

– Это очень посредственно, очень…

Это были первые слова, которые произнес Суриков в их первое знакомство. Первым же желанием Николая было ударить в морду коротышке. Не в лицо, а именно в морду этому толстому коротышке с лоснящейся залысиной и женскими ручками. Затем здравый смысл решил унять буйство обиженного автора и все-таки дослушать. Говорят, и толстые коротышки иногда могут сказать что-то полезное. Все-таки он главный редактор, – продолжал здравый смысл. – Человек, которого кормит слово, к нему стоит прислушаться.

– Посредственность в каждом слове, подобной макулатурой у меня завален весь шкаф…

Ударить в морду захотелось вдвойне. Ударить в нос, чтобы из этой толстой красной картошки полилась она. Кровушка. Полилась по пухлым губкам, гладкому подбородку на идеально белую рубашку. Ударить так, чтобы костяшками пальцев почувствовать, как ломается носовой хрящ.

– Вы меня слушаете? – толстяк повысил голос.

Молодой парень, сидящий напротив, вздрогнул. Было неприятно оставлять такие радужные фантазии, но реальность требовала его присутствия.

– Да, конечно, и очень внимательно.

– Как вас..? Запамятовал!

– Николай, можно просто Коля, – парень улыбнулся.

– Так вот, Коля, – продолжал главный редактор. – Конечно, в вашем произведении есть зерно чего-то нового, оригинального, но в целом это сплошная банальщина. Да еще с кучей грамматических ошибок.

– Но ведь редактура их уберет.

– Молодой человек, быть может, вы думаете, что редактура за вас и книгу напишет? Редактура она на то и редактура, чтобы редактировать, а не писать. А редактировать тут нечего, тут надо писать все заново. Нужен стиль, сюжет, напряжение. А у вас что?

– Что?

– И что у вас за объем?

– Тридцать тысяч слов, мне кажется за таким объемом будущее литературы. Динамика сюжета, отсутствие больших описательных частей. Книга для нового поколения. Молодежь пугают толстые фолианты. А такие романы не утомляют, взял в дорогу, прочел за раз, перешел к следующему.

Толстяк замахал руками.

– Прекратите нести чушь. Я в этом бизнесе почти двадцать лет, и то, что вы говорите – это полнейшая…

– Посредственность, – парень улыбнулся.

Улыбнулся хищно, с вызовом. Толстяк вздрогнул, но продолжил.

– Чушь! – договорил он. – Полнейшая чушь! Интересный роман не утомит никогда! Надо как минимум сто тысяч слов, если вы претендуете на звание писателя романов.

– Так ведь «Алхимик» Коэльо, тоже приблизительно такого объема?

– Вы не Коэльо, – взвизгнул редактор. – А ваше…

Он потряс рукописью Николая.

– Это далеко не «Алхимик», я, почему, с вами так долго говорю, я хочу, чтобы вы поняли, что я не против вас, я за вас. Но вам нужно много и усердно трудиться…

Николай и сам не мог понять, почему очередной редактор очередного издания так долго с ним говорит. Куда подевались короткие сообщения: «Спасибо за ваше внимание к нашему издательству, но, к сожалению, мы не заинтересованы в вашем произведении». Почему этот толстяк уже целых пятнадцать минут лично сотрясает воздух гастритным дыханием, а не поручил секретарше отшить очередного писаку-посредственность электронным письмом.

– Вы снова куда-то пропали, – взвизгнул толстяк.

– Я тут, – ответил Николай. – И я, наверное, пойду.

Он встал.

– Но?!

– Да-да, полировать стиль и подтягивать провисающий сюжет.

Николай протянул руку к рукописи. Толстяк хотел остановить парня, но это бы совсем не вязалось с тем, что он так долго излагал. И он это понял. Понял, и мысленно похвалил себя за мудрость, которая подсказала ему сделать копию рукописи и положить ее в стол.

– Не буду обременять ваш шкаф, – Николай заметил жест редактора. – Унесу эту макулатуру с собой.

– Вы главное, не бросайте писать, и я только хочу вам помочь. А то знаете, как оно бывает, люди под похвалой родственников не замечают реальности…

– Всего доброго, спасибо за советы и потраченное время.

– Никаких проблем, я тут для этого…

Договорить фразу толстяк не успел, двери за парнем закрылись.

Николай вышел из кондиционированного холла издательства в раскаленный воздух города. В пяти метрах от выхода стояла старая чугунная урна для мусора. Она черным обгорелым зевом смотрела на парня. Урна была пуста. Николай долго стоял над пугающей пустотой. Затем посмотрел на рукопись, которую прижимал к груди, затем снова в урну. Протянул папку над зевом. Разжал три пальца, удерживая рукопись только большим и средним. От жары кожа стала влажной, бумага заскользила. Николай вздрогнул, поймал папку левой рукой и снова прижал ее к груди.

Николай зашагал к остановке. Идя в тени лип и вдыхая коктейль из ароматов выхлопных газов, пыли города и цветущих деревьев, он пытался определить свое состояние. Что он чувствовал?

Та минутная слабость «обиженного художника» таяла с каждым шагом. Ему было непонятна сама причина сегодняшней встречи. Получать отказы он привык. Но раньше это были короткие уведомления, максимум несколько слов по телефону. Сейчас же его пригласили прийти лично. Быть может, это вселило в него призрачную надежду, с которой было так трудно расстаться.

Он шагал к остановке и точно знал, что последует дальше. Он приедет домой. Будет долго смотреть в окно. Быть может в который раз перечитает свою рукопись. Пожмет плечами. Зайдет на пару литературных сайтов, выборочно начнет читать чужие произведения. Снова пожмет плечами. Ведь он пишет лучше! Тогда почему? В тысячный раз задаст этот вопрос себе.

А послезавтра он в очередной раз даст себе слово, что больше не будет писать, что это не его, что и правду, человек с твердой тройкой по языкам не может писать интересные книги. Это будет послезавтра.

Но уже через неделю он будет возвращаться с работы и это придет снова. Идея. Зернышко истории, которую он захочет рассказать миру. Две недели Николай будет оберегать это зернышко. Он станет рассматривать его на свет, взвешивать на ладони, прикладывать к уху. Будет сомневаться, а стоит ли сажать его в землю, стоит ли ему позволить пустить корни в его мозгу. А потом через две недели смотрин, сядет писать. Напишет немного, быть может, абзац, или страницу или даже две, но не больше. Но этого будет достаточно. Росток приживется.