Вцепившись мёртвой хваткой в канат, пан Яцек панически размышлял, что же ему делать: возвращаться обратно к Качмареку и пану директору вниз или же совершить стремительный рывок вверх, сил на каковой у него практически не было. Они испарились. Мужчина почувствовал, как немеют пальцы и вот-вот перестанут обхватывать канат, а, значит, вниз он тоже не успевает. Ах, если бы Бузек помогла престарелому дедушке Ежи потянуть канат на себя, а заодно с ним и несчастного пана Яцека! Но нет,

она, вместо того, чтобы поднатужиться и спасти человека, который только что собирался смять её юную мордаху, целиком и полностью от всего отстранилась и, если пану Яцеку это не кажется, довольно при этом ухмыляется.

– Ах, добраться бы до тебя, гнида. – Подумал неприлично отъевшийся Мулярчик. – За всё бы ответила! Нужно каким-то образом её перехитрить. Жалобно закричать – помогите? Почему бы и нет? Бабы часто на это ведутся – помогают мужичкам и почти всегда об этом жалеют. И Людгарда, только бы помогла, исключением не станет.

Но прокричать душераздирающее «помогите» пану Яцеку не пришлось. Так как прекратило представляться чем-то нужным, ибо престарелый дедушка Ежи, так и не дождавшись помощи, громогласно объявил следующее:

– Мои полномочия на этом всё!

И посиневшие от напряжения пальцы отпустили канат. И на укатанную в асфальт дорожку, с четырёхметровой высоты рухнуло ста двадцати килограммовое тело. Все, кроме пана Яцека, ахнули. А Людгарда Бузек ахнула громче всех, чего пан Яцек не мог не отметить.

Склонившись над распластанным телом, Качмарек смотрел в широко открытые глаза помощника и умолял не умирать, не дождавшись скорой, которая приедет с минуты на минуту, правда, в том лишь случае, если у кого-то появится решимость её вызвать.

– Ну, чего же вы стоите! – Завопил Влодьзимеж стоявшему рядом пану директору в тот момент, когда глаза пана Яцека закрылись.

Но пан Фабисяк его не слышал: с ужасом глядя на раскрошившийся от удара асфальт, он думал о Шпильке.

– Прав был отец. – Тихим и слабым голосом пробормотал неприлично отъевшийся Мулярчик, чуть приоткрыв глаза.

– В чём именно? – Чуть не плача, спросил его Качмарек.

– Нет хуже проклятия, чем начальник дурак.

По идее, Влодьзимеж мог бы оскорбиться, но, в связи с тем, что с недавних пор считал себя исключительно одарённым человеком, решил, что данное утверждение, скорее всего, направлено в адрес пана Тадеуша, о чём последнего тут же и уведомил. Намерения обидеться у Фабисяка не появилось.

– Пан Яцек прав только отчасти.

– Отчасти? – Язвительно спросил Качмарек, не как будто, а по-настоящему позабывший о том, что у его ног до сих пор лежит тело верного соратника. Живое, тёплое и, наверное, нуждающееся в незамедлительной помощи.

– Отчасти. Ибо, как известно, в этом мире всё относительно. И начальник всегда глуп, но только не по отношению к подчинённому, как рискнул предположить ваш товарищ, а по отношению к другому начальнику или, другими словами, к вышестоящему руководителю. А подчинённый, следовательно, всегда глупее начальника, иначе начальствовал бы сам.

– Хм. – Влодьзимеж скорчил брезгливую рожицу. – Правильно я вас понял, пан Тадеуш, что самым умным человеком в Польше является президент Америки? Однако.

– Я этого не говорил. – Сурово парировал Фабисяк. – Потому что президент Америки не живёт в Польше, а потому и не может быть в ней самым умным.

– Допустим. Тогда другой вопрос: насколько умнее себя теперешнего станете вы, пан Тадеуш, если уже завтра утром вас назначат министром образования?

– Как же вы меня достали. – Прервал только-только разгоравшийся спор, неприлично отъевшийся Мулярчик и сдавленно закашлял, что помешало ему сказать нечто характеризующее и Качмарека и Фабисяка.