Пока я отвлекался на подобные мысли, Седой умудрился в одиночку всунуть первый столб в подготовленный паз, и теперь они застыли друг напротив друга, мастер и его творение. Видимо, желание быть на равных со своим детищем оказалось столь велико, что я не услышал ни одной просьбы о помощи, они прошли этот путь вдвоем.

Он стоял и смотрел, я – молчал, абсолютная тишина и торжество момента, во всяком случае, мне показалось именно так.

– Что ты видишь? – спросил Седой наконец, даже не поворачиваясь в мою сторону.

Уже неплохо, меня признали, а значит, можно размять ноги и подойти ближе, чтобы рассмотреть изделие. Мне были знакомы детали выполненных мастером изображений, ведь именно я обрабатывал древесину, а потом проходил кистью вдоль резных узоров, заполняя пространство.

По имеющимся предписаниям, оставалось установить сверху еще одну часть, что-то вроде церемониальной чаши. Такая предназначалась каждому из столбов. Пока ни я, ни Седой, не имели представления о том, для чего они нужны. Оракул уходил от ответа, указывая на то, что «открытое станет значимым в свой час». Попробуй, разбери его загадки.

У меня были разные предложения насчет того, чем можно заполнить эти чаши. Но Седой не разделял моего юмора, к своему труду он относился серьезно. Одна неверная фраза – и я оказывался не у дел, так что наши диалоги происходили главным образом в моей голове, лишь там мне удавалось безопасно отшучиваться.

В создание тотемов мой напарник вкладывал не только силы и время. Вся эта история с Героем отражалась и на его работе, он сходил с ума, как остальные, но делал это по-своему – его безумие уходило в творчество. Седой выстроил свой метод существования: он поглощал бредни Оракула, а потом трансформировал их в монументы, разгружая себя ровно настолько, насколько необходимо, чтобы не присоединиться к группам на площади. Но был в этом и минус: он очеловечивал каждое творение, а потому критика вызывала злость, переходящую в неконтролируемый гнев.

Очеловечивание само по себе превращалось в культ. Седой давал тотемам имена, создавая безопасные отношения для вымещения скрытых чувств и эмоций.

Деревянные существа были преданы ему от момента рождения, почему не начать ценить их больше, чем людей? Ответственность минимальна, любая ошибка сойдет с рук, всегда можно сдать назад, сделать пару новых узоров или отшлифовать выступы.

Если вдруг выяснится, что в столбах появилось слишком много деталей, которые образовались исключительно по инициативе самого мастера, и ритуальная составляющая не соответствует Завету, то как в таком случае поступит Седой? Что ответит, если Оракул прямо заявит, что тотемы вышли из рамок канонов? Ведь, с одной стороны, он будет прав, это не наша игра и не наши правила. Но с другой – это будет уже не просто вмешательство в работу, а акт агрессии в отношении своеобразной связи с миром, мой напарник крепко держится в нем только благодаря способности наделять творения частью себя. Тут будет на что посмотреть.

– Что ты видишь? – повторил Седой. – Свет или Тьму?

Я плохо понимал, что он имел в виду, и сосредоточился на тотеме.

Темные борозды, куда не попадал свет от ламп, чередовались со светлыми. Я ходил вокруг столба, и процесс перехода из одного состояния в другое становился непрерывным.

– И то и другое. Они разделены, – сказал я.

– Этого достаточно, – ответил Седой. – Вполне достаточно, чтобы понять, но недостаточно, чтобы принять или разделить. Теперь не мельтеши.

Я вовсе не собирался мешать, мне еще дорога моя жизнь.

Интересно, исчерпал ли я лимит доверия на сегодня или нет. Обычно Седой снова замыкался в себе, и мне оставалось либо уйти и занять себя другими делами, либо просто наблюдать со стороны. До той поры, пока не придет время совместной работы или останется незавершенным какое-то дело, которое потребует только моего участия.