Полотно было достаточно большим, чуть меньше метра в длину. Не то чтобы Ира считала себя мастерицей или выполняла работу ради чего-то, нет. Однажды мама ей просто купила маленький пакетик бисера, а Ира не знала, что с ним делать.

Тогда она ярко представила огромное бисерное панно, ряды и ряды бисера, вразнобой, словно полосы на закатном небе. С тех пор ей нравилось собирать мешочки с блестящими бусинами и просто, без мыслей и смысла, нанизывать их на нитку и пришивать друг за другом.

Работа лежала перед ней, вытканная уже сантиметров на тридцать, а Ира все гладила получившийся кусок рукой, испытывая необъяснимое удовольствие от прикосновений.

Иногда она поднимала глаза и смотрела сквозь занавески в окно, чтобы отдохнули глаза. Под окнами была площадка с кустами и там бегала маленькая девочка в голубом комбинезоне и белой шапочке с острым верхом, как у гнома. Девчонка забиралась в куст и долго сидела там, наверно считая его своим домом. Ире не было видно родителей, но должно быть, они сидели на скамейке в другом конце двора. Скоро пришли девочки постарше и стали обсуждать кукол с важным видом.

В прихожей хлопнула дверь, зашла мама. Она вернулась из магазина и снимала ботинки, опираясь рукой о косяк. Ира сидела в постели, и мама подошла к ней, чтобы поцеловать. Она высыпала на постель несколько мешочков с бисером.

– Мама, зачем ты купила черный? – покачала Ира головой.

– Ируля, я ведь не знаю, какие тебе нужны.

– Только не черный.

– Почему же нет, вышьешь рамку или что-нибудь вроде птицы.

– Как на улице?

– Ну как там может быть, – мама вздохнула: Чай будешь?

Ира продолжала смотреть в окно. Иголку она приколола к пододеяльнику над согнутым коленом, на подоконнике стояла банка с бракованным бисером, а в пластмассовой коробочке из-под масла был ссыпан хороший. Зашумел электрический чайник, и мама звенела посудой.

Ира долго смотрела в окно, и там как всегда ничего не происходило. Но вдруг что-то произошло, и Ира с интересом отодвинула штору.

На соседней крыше появились какие-то мальчишки. В форточку было даже слышно, как гремит крыша под их башмаками. Они вылезли через чердачное окно, но не видели Иру. Один спустился к краю крыши, осторожно держась, присел на корточки. Ира представила, как должно быть страшно ходить по самому обрыву и поднялась на колени, встав ими на подоконник, высунула голову в форточку. Мальчишки все не замечали ее.

Один из них, со светлыми волосами, сидевший на самом верху достал фотоаппарат. Он фотографировал крыши и улицу внизу и своих друзей. Потом он увидел в объективе Иру и тоже сфотографировал ее. Ира заулыбалась и махнула ему рукой, когда он посмотрел на нее без фотоаппарата.

От этого взгляда Ире стало неловко. Мальчишке, вероятно, тоже, так как он снова поднес к лицу фотоаппарат. Он успел сфотографировать еще раз, до того, как Ира нырнула обратно в комнату, спрятавшись за занавеской.

Щеки Иры горели. Слезая с подоконника, она задела банку с бисером и рассыпала его по всей кровати, по полу, где он закатился в щели между половиц.

Мама принесла пылесос, и он гудел еще долго, пока большая часть бисера не оказалась в его пыльном желудке.

Ира жалела бисер, но ей пришла в голову одна мысль, которая вытеснила сожаления. Она отступила побольше места от уже готовой бисерной полосы и черным стала вышивать линию крыш с силуэтом сидящего человека на ней.

Она лежала, и ей казалось, что вода с каждым вдохом втягивается в тело фиолетово-голубой волной, а на выдохе вытекает через макушку обратно. Ей казалось, что море вокруг нежно-синее и прозрачное до самого дна, а в глубине оно приобретает тяжелую, темную синеву, скрывая страшные тайны. Она лежала на спине, иногда приоткрывая один глаз, щуря его от солнца, ощущая горячие лучи на лбу и щеках, а под поясницей, икрами и локтями едва заметное колыхание прохладной воды. Море качалось вверх-вниз, как вдох-выдох, и в голове Лизы тоже была вода, которая, как она представляла, затекает внутрь через макушку.