Тема денег – это вообще скользкая тема, и еще более скользкая тема неравенства и несправедливости. А что может быть более несправедливым, чем наличие у одних людей стольких квартир, что одна даже лишняя, и отсутствие у других квартиры жизненно необходимой. Причем надо еще учитывать специфику, место действия, город Петербург, а это не какая-нибудь там Москва, где даже коренной житель способен вдруг внезапно подхватиться взять ипотеку, если ему негде жить. В Питере ипотеку берут только презираемые иногородние понаехавшие, оборотистые провинциалы, все эти страшные кварталы Кудрово или Парнас, набитые урожденными барнаульцами и прочим городом Нижний Новгород. У каждого же коренного петербуржца (а тут действовали все коренные потомственные петербуржцы, кроме проживающего лица мужа Такого-то, но и он получил все эти негласные права, законно женившись на Анне) всегда имеются родственники с квартирами, обычно бабушки, и не надо никуда бежать ни за какой ипотекой, а надо просто дождаться, пока бабушка освободит собой квартиру, дождаться молча и без нетерпения, как подобает интеллигентному человеку, сколько бы лет на это ни ушло. Хоть бы и вся жизнь. И вот тут на сцену и выходит Несправедливость, жонглируя паспортами. Потому что все видели паспорта всех, видели эти практически идентичные даты рождения, и вот почему при этом у них есть, а у нас нету. У Анны, например, было две бабушки, это не считая мамы, но квартиру она была вынуждена снимать. А это значит каждый божий месяц отдавать каким-то людям свои собственные деньги, совершенно не даром достающиеся. И если б еще хотя бы это были приятные люди! Приятные, совестливые люди, понимающие, насколько каждый раз Анне не хочется давать им денег, осознающие, насколько вообще эта ситуация в корне несправедлива, и хотя бы благодарные ей за это ежемесячное неимоверное усилие. Но не тут-то было, благодарности никакой не было и в помине, а арендную плату они получали и вовсе как нечто само собой разумеющееся. Чисто формальные «спасибо, получил» в эсэмэсках не в счет. И если в самый первый раз Анна еще была вполне на позитиве, хотя уже выяснилась и входная дверь и розетка, то потом, после истории с четырьмястами двадцатью рублями за поролон и смертельной обидой мужа, уже буквально весь ее организм, все нутро противилось отдаче им чего бы то ни было. И с каждым месяцем все более. И ее длинные, как осенняя тьма, простыни эсэмэсок, которые она посылала наймодателю, просрочив очередной платеж, и которые наймодатель, получив, сначала скроллил, прикидывая длину, потом прочитывал по диагонали, ухватывая общий сюжет (по какой именно захватывающей причине Анна на этот раз не даст ему пока денег), и уже потом вечером читал подробно со своей противной женой, чуть ли не запасясь пивом и попкорном, веселясь и отпуская едкие комментарии – это же на самом деле все были сигналы о помощи. Этими простынями терпящая бедствие Анна размахивала со своего берега, привлекая внимание, и значили они – пойми меня, заметь меня, углубись в меня, признай мои интересы важней своих! Вполне человеческое желание, по крайней мере ведь и нечеловеческого в нем же тоже ничего нет. И, собственно, именно с такой настоятельной просьбой Анна обращалась и вообще ко всем встреченным в жизни людям, обращалась к каждому, не разбирая. И кто бы ее мог осудить за это, и разве и всем не свойственно в той или иной форме именно это желание. Люди мира, на минуту встаньте, как говорится, встаньте и признайтесь, что вы все (мы все) хотим именно этого. Но с нюансами. Нюанс Анны заключался в том, что она выставляла напоказ это желание, которое обычно все же принято стыдливо скрывать, а она ничего не скрывала, все вытаскивая и вытаскивая, так сказать, простыни из своего приданого, и вывешивая их храбро на перекрестке навстречу всем ветрам: