Таким образом, после рассмотрения имеющихся в современной политической науке взглядов на роль и место партий и партийных систем можно предложить следующий проблемный каркас для определения специфики этих институтов в режимах, осуществляющих поставторитарную модернизацию.
Прежде всего к партиям в таких режимах следует примерить ту же сетку целеполагания, какая используется и при рассмотрении партий в классических демократиях. Для этой цели вполне годится указанная Дж. Лапаломбарой и М. Вайнером триединая функциональность партий: формирование общественного мнения за пределами партии и его трансляция во властные институты, выработка собственной повестки для ее трансляции внутри партии, обеспечение вертикальной мобильности партийных активистов. Подходит и сформулированная Дж. Сартори дихотомия релевантностей – «правительственной» (для правящей партии) и «соревновательной» (для оппозиции).
Отдельный блок наработок касается устойчивой динамики партийных институтов в направлении их этатизации. В политической науке данный процесс зафиксирован в целой цепочке концептов: от «кокуса» М.Я. Острогорского и веберовской «партийной машины», берущей «за горло парламентариев» и свидетельствующей о «наступлении плебисцитарной демократии», до «объединения нотаблей» М. Дюверже и возникающих в результате «коалесценции» «партий нотаблей» Дж. Сартори; завершается такая цепочка концептом «картельной» партии Р. Каца и П. Мэира, который, по мнению этих авторов, уже самим фактом своего появления требует уточнения «нормативной модели демократии», из-за того что прежняя модель сводится к «публичному заискиванию элит», а ведущие партии становятся элементами государственной машины и их конкуренция оказывается имитационной в силу общей заинтересованности в «организационном выживании».
Последний концепт – о перерождении партийной конкуренции в имитационную практику – в той или иной степени находит отражение у нескольких авторов. Здесь и мнение Р. Миллса о том, что ведущие конкурирующие партии заинтересованы в «равновесии сил», и аналогичное утверждение Р. Роуза и Д. Урвина о потребности таких партий прийти к «статическому равновесию», и констатация Дж. Маджоне «частичного перехода на договорные отношения» между структурами, некогда боровшимися друг с другом за политическое лидерство.
Отдельный блок концептов затрагивает процессы, протекающие внутри самих партий, и касается влияния этих процессов на изменение основного содержания партийной деятельности. Здесь необходимо остановиться на двух мыслях М. Дюверже. Первая из них – о начавшемся в партиях обратном движении от институционального руководства к руководству личному (прежде процесс протекал в противоположном направлении). Вторая – о наступлении нового этапа в жизни партий, когда прекращается «доминирование парламентариев» и ими начинают управлять партии, которые они представляют.
В этом же контексте следует воспринимать и весьма перспективное для анализа процессов в новых незападных демократиях наблюдение X. Даалдера о поглощении «партийной системой» «традиционных политических элит» и происходящей из-за этого «гомогенизации» последних. Концепт «четырех порогов» С.М. Липсета и С. Роккана («легитимации», «объединения», «представительства» и «мажоритарного правления») позволяет оценивать зрелость и эффективность партийной системы в целом.
Особую значимость для анализа партий в новых незападных демократиях приобретают наблюдения Р. Далтона (пусть и применительно к развитым демократиям) о дрейфе политической повестки в направлении «постматериальных» ценностей и Дж. Лапаломбары с М. Вайнером – о том, что партии могут становиться «институциями контридеологий» наперекор «господствующим политическим ценностям».