– Да, сэр, именно так! Сидит на стене. Свечу, значит, прямо на него и чуть сам не упал – в таком-то возрасте, да еще и в шляпе набекрень, ну я… и крикнул ему: «Эй! Чего ты там забыл наверху?» – и вот глянул я в глаза этому прохиндею, и мамой клянусь…

– Какой вы, оказывается, чувствительный, сержант.

– Как хотите, сэр, можете смеяться сколько влезет, – мрачно проговорил Хоскинс и сердито кивнул, – вы просто сами его не видели. У него были такие очки большие в роговой оправе. Смотрел на меня как псих. Длинное лицо и эти неестественные бакенбарды, а еще длинные тощие паучьи ноги, свисающие со стены… И вдруг он как подскочит. Фить! Я думал, он на меня прыгнет. Сэр, вы когда-нибудь видели церковного старосту с блюдом для пожертвований? Вот так он и выглядел, только сумасшедший. Он свалился оттуда, как мешок, но смог подняться. А затем сказал мне: «Это ты его убил, и тебя за это повесят, милый мой самозванец. Я видел тебя в повозке». И при этом бросился на меня, вытянув обе руки.

Нет, Хоскинс был абсолютно трезв (он дышал мне прямо в лицо, так что я учуял бы); к тому же едва ли он был способен выдумать такую чертовщину.

– Может, это был тот самый Горный Старец, – сказал я, – а дальше-то что произошло?

Хоскинс стушевался:

– Пришлось в конце концов прописать ему пару ласковых, сэр. Несмотря на всю свою стариковскую наружность, он дрался как дикий зверь, и ничего другого мне не оставалось. Особенно не церемонясь, я двинул ему в челюсть, и он стек вниз. Тут-то мне и открылось самое странное – его бакенбарды оказались фальшивыми. Хоть увольте, сэр, но это чистейшая правда. Они держались на каком-то густом клее и в суматохе отлепились. Мне не удалось рассмотреть его лицо, потому что в пылу схватки он разбил мой фонарь, а на улице было, скажем так, темновато.

Вопреки всем стараниям губы Хоскинса скривила злорадная улыбка.