Это было как в кошмарном сне: на мертвеце были фальшивые бакенбарды и короткая спутанная борода, практически отлепившаяся от подбородка. Но накладные бакенбарды – они были черными.

Знаете, господа, я думаю, порой даже обладатель самого рационального ума утрачивает способность мыслить здраво; в такие моменты можно только воспринимать и впитывать то, что происходит у тебя на глазах, пока твой здравый смысл находится в состоянии паралича. Вы скажете, это звучит как-то уж слишком высокопарно (ну или, скажем, бредово) для копа, а я вам отвечу, что это не вы стояли в Музее Уэйда перед той гротескной фигурой в накладных бакенбардах в двадцать пять минут первого ночи.

Я засек время, осматривая каждую деталь. На вид убитому было лет тридцать пять – сорок, хотя загримирован он был так, чтобы казаться намного старше. Даже его фальшивой бороде заботливо придали проблеск седины. Несмотря на некоторую округлость, у него было довольно красивое лицо; оно и в посмертии сохранило выражение ироничной дерзости. На его темноволосую голову был плотно надвинут потрепанный, но тем не менее тщательно вычищенный цилиндр. Широко раскрытые карие глаза, нос с высокой переносицей и легкой горбинкой, кожа со смуглым отливом. У него были черные усы, настоящие черные усы. Кожа на щеках и подбородке все еще поблескивала от гримерского клея, а почти отлепившиеся черные бакенбарды свисали с левой стороны его челюсти, держась на кусочке кожи размером с монету. Его челюсть отвисла и рот широко раскрылся. По моим прикидкам, он был мертв не меньше часа и не больше двух.

Как и цилиндр, его пальто было старым, рукава вытерлись со временем, однако же было видно, что за ним тщательно ухаживали. Натянув перчатки, я вновь отодвинул полу пальто. Вокруг его ворота обвивалась черная лента, на конце которой болталось пенсне. На убитом был вечерний костюм, такой же старый, как и все остальное, на жилете недоставало одной пуговицы; рубашка была изношенной, хотя к ней и был пришит новый воротничок неподходяще большого размера. Из груди – немного выше сердца, однако, судя по виду, погиб он, должно быть, мгновенно – торчала, выступая на пять дюймов, окровавленная рукоятка ножа, выполненная из слоновой кости. Я взглянул на его вытянутую правую руку, затем – на книгу, которая вывалилась из экипажа вместе с ним. Она была в потертом переплете из телячьей кожи и раскрылась при падении; казалось, на ее смявшихся страницах можно было вычитать еще более мерзкие тайны, касавшиеся этого дела.

Я подобрал ее с пола. Это была поваренная книга.

Господа, безумию просто не было предела. Название гласило: «Пособие миссис Элдрич по приготовлению домашних блюд»; первым, на что я наткнулся, был небольшой параграф о том, как правильно готовить бульон из барашка.

Я почтительно отложил книгу и, вытянув руку, вскарабкался по высокой лестнице, чтобы заглянуть внутрь экипажа. В свете фонарика я увидел, что повозка внутри была вычищена и вытерта от пыли. Ни на черной кожаной обшивке, ни на чистом дощатом полу не было никаких следов пребывания погибшего. Кто-то, должно быть, поставил его тело на колени, затолкнув внутрь, оно подпирало дверь щекой, и его голова была опущена, чтобы никто снаружи не мог его заметить. Лишь на двери были едва заметные пятна крови – и больше ничего.

Первый факт, который я установил, только добавил хаоса к и без того безумной картине. Я имею в виду личность погибшего. Итак, если, конечно, в самом начале мы не допустили двух грубейших ошибок, мужчина с ножом в груди никак не мог быть тем, кто набросился на сержанта Хоскинса возле музея немногим позднее одиннадцати вечера. Да, он был высоким. Да, довольно-таки худощавым. Да, можно было спутать старомодный чиновничий викторианский фрак с самым обыкновенным пальто, которое было на убитом. Но нельзя же было принять черные бакенбарды за седые, а пенсне на ленточке – за очки в роговой оправе; Хоскинс