Деда от моих слов сияет и ведет меня дальше:
– Молодец! Ты играешь с ребятами. Игра в самом разгаре, и в этот момент бабуля зовет тебя за стол набраться сил. И что ты делаешь в ответ?
– В большинстве случаев игнорирую или отказываюсь есть, хоть самому и хочется. – держу ответ.
– А как поступит живой? – ведет меня дальше деда.
– Мгновенно откликнется и пойдет кушать или передоговорится. – проговариваю.
– Вот видишь, – направляет меня деда. – Поступая как живой, ты возвращаешь себе самого себя и свою жизнь.
От слов деда у меня пропал дар речи. А деда, видя это, поддевает:
– Ну, теперь можно поисследовать, отчего имена света вывели в ругательные слова.
Но у меня произошел перегруз информации, и я попросил перенести разбор на утро. Деда соглашается и идет кормить скотину.
Глава 22
Как обращение формирует нас
После завтрака деда продолжает:
– Сынок, ты очень часто задавал вопросы: от чего родители детей и друг друга называя ласково – котик, зайка, пушистик, и нормально ли это? Или отчего, когда мы играемся меж собой и ведем себя как животные, называя друг друга по их Деяниям – «Вот козел. Сука, сволочь…», то взрослые нас останавливают и говорят, что так называть друг друга нельзя, что это слова ругательные? Пришла пора разобрать. Как ты видишь?
– Я готов разбирать, – с радостью отвечаю.
Деда улыбается и говорит:
– Давай посмотрим, что ты видишь за словом «Котик»?
Я задумываюсь и проговариваю:
– Маленький безобидный котеночек. Живет сам по себе. Когда хочет, спит, гуляет, играет. Ему мамка приносит есть. Весь мир крутится вокруг него. Когда он кусает или царапается, то ему все прощается, он же еще маленький, не понимает, что он делает больно.
– Так, – радуется деда. – По-другому говоря, прививаются качества котика по образу восприятия этого животного.
И обращается ко мне:
– Котик, принеси мне стакан с холодной ключевой водой.
Я чувствую, что во мне начинает происходить что-то неадекватное, не свойственное мне. И проговариваю то, что чувствую:
– Деда, я не хочу. Мне сейчас хочется, чтобы ты и дальше рассказывал мне, что происходит с ребенком, когда его называют названием вида животных. Мне лень. Хочется понежиться. И вообще ты мне должен принести воды и поесть, а не я тебе. Ты взрослый, а я еще маленький.
– По-другому говоря, – разворачивает мысль деда. – Называя тебя котиком с образом, который мы видим за этим словом, я накладываю этот образ слова на тебя, и ты начинаешь вести себя как котик. Давай проверим это же на другом слове.
И деда, не дожидаясь моего ответа, обращается ко мне:
– Зайчик мой, подай мне ложку, которая лежит напротив тебя на столе.
Я чувствую, что снова со мной происходит что-то, не свойственное мне, и проговариваю:
– Я боюсь, а вдруг у меня не получится, я разобьюсь, ложка упадет, потом придется подымать с полу, а я не хочу вставать, вдруг я упаду и разобьюсь.
Я был немного шокирован своим поведением и возникшими чувствами, которые связывают меня по ногам и рукам. Да тем, что я поступаю не так, как я это делаю обычно. И проговариваю:
– Дедуля, я одновременно хочу и не хочу подать тебе ложку. Страх меня связывает по рукам и ногам. Идет поток разных мыслей, чтобы не сделать то, что ты меня просишь. Во мне идет какая-то борьба. Ноги и руки становятся тяжелыми, ватными, неповоротливыми.
– Так, – цепляется за мои слова деда. – Когда я назвал тебя зайчиком, то снова наложился образ восприятия зайчика, и ты стал себя вести, как зайчик. А потом мы не можем понять, от чего ребенок так себя ведет. И стоит только называть ребенка этими словами постоянно, как он становится именно этим Котиком или Зайчиком. Так с малых лет мы прививаем к живому ребенку животину. Тем самым взращиваем в нем войско тьмы, создавая условия для поведения, которое приведет его во взрослой жизни к саморазрушению, немощи да иждивению. Сначала это будет слабенький малоразумный иждивенец, коим ребенок до своего совершеннолетия считается в обществе по закону. А потом он станет матерым взрослым иждивенцем, который будет требовать только одного, чтобы за него прожили его «счастливую и сытую» жизнь. И мы считаем это нормой.