Франция извлекла из него все, в том числе и «блестящую победу», которую шумно, может быть даже слишком шумно, на первых порах отпраздновала. Россия же лежит распластанная, окровененная, исхлестанная вдоль и поперек войной, революцией и ударами безудержного садизма.
Господа союзники наши решили, что они уже свое дело сделали: победили Германию. В действительности же они едва только свели свои давние счеты с Вильгельмом, и не рано ли им упиваться победными кликами, мечтая о союзе народов. Пока тлетворный яд, привитый России тем же Вильгельмом как гнусное боевое средство для достижения своих видов, не парализован, а лишь изолирован, казалось бы, им рано ликовать. Пусть пропадет Россия – им нет больше дела до нее! Но в награду ликующему эгоизму победителей как бы не случилось того же, что было при изгнании мавров из Испании.
Побежденные сумели оставить своим победителям в наследие чуму и проказу. Историческая логика едва поддается предвидению, но она непреложна…
Муравьев в качестве министра юстиции и Вановский в качестве военного министра в царствование Александра III были помельче Витте и совсем слепо и шаблонно поддерживали самодержавие.
Первый – развращая суд и судей, делая последних слепым орудием своих велений – второй насыщая войсковые части шпионами, провокаторами и доносчиками, дабы уловить самомалейший признак неблагонадежности в офицерской среде.
Это министерское рвение в обоих случаях приводило к одному и тому же: из судейской коллегии бежало в адвокатуру и в частную службу все, сколько-нибудь энергичное, талантливое и честное, на первые же места выдвигались бездарные карьеристы, заранее на все готовые. Из армии же и гвардии уходили в отставку лучшие элементы, не желая быть в подчинении у бурбонов-сыщиков новейшего типа. «Les prochvostis» (прохвосты) решительно на всех государственных ступенях брали верх, и Гатчинский отшельник (отличный семьянин, но скверный музыкант даже на корнет-а-пистоне, на котором любил упражняться) считал свой трон на плечах вполне надежных кариатид.
Жаль, что он умер слишком рано, не прозрев, какое жестокое наследие он оставляет своему, осененному теперь ореолом мученичества, несчастному сыну Николаю, воспитанному им в рабском преклонении перед его «мудрыми» царственными заветами.
Если бы Брешковская в свое время не посвятила меня в тайну организации террористических актов, революционные мои если не тенденции, то симпатии, по всей вероятности, были бы гораздо сильнее. Но когда я мысленно сопоставлял Гатчинскую процедуру репрессии, с одной стороны, и работу тайного революционного трибунала – с другой, толкавшего зеленую юность на кровавые дела, я не мог стать ни на одну сторону – и то, и другое мне одинаково претило. В этом заключался трагизм моего самочувствия.
Политические процессы
Из политических процессов в начале царствования Александра III я принимал участие в так называемом «Кобызевском процессе».
Известный революционер Богданович под именем масляного торговца Кобызева снял лавку с подвальным помещением на Екатерининской улице, по которой в определенные дни и часы проезжал в Михайловский манеж Александр II. Отсюда подкоп под улицу был проведен упорной и длительной работой. Богдановичу помогали его соумышленники, являвшиеся периодически сменною очередью, и две проживавшие с ним девушки, одна Ивановская (фамилии другой не помню), проживавшие с ним под видом одна – жены, другая – прислуги.
Подкоп был уже почти готов, когда бомбы Перовской и К° на Мойке покончили с царем. Кобызев и его домашние внезапно скрылись, не заделав впопыхах подкопа. Это повело к розыскам, и все участники преступления были обнаружены. Девушку-прислугу защищал я.