Я прошла кабинеты по три раза, ничего толком не поняла, но всё как-то устроилось. С февраля Кьяра отправилась в младшую школу, с обедом и продлёнкой два раза в неделю. Она довольно быстро разбила сплочённые группки и перетянула на себя внимание одноклассников – росту её популярности немало способствовало то, что в Сингапуре она «ела жареных тараканов». Эта информация, деликатно пущенная в момент всеобщего хвастовства «а я ел самую гадкую гадость на свете», стала циркулировать в классе и быстро обросла подробностями. Из Кьяриных карманов по вечерам сыпались конфеты и жвачки отвратительно химических цветов. «Ребята надавали», – безразлично отмахивалась дочь.

Однажды вместе с конфетно-жевательной продукцией из кармана выпал именной конвертик – приглашение на день рожденья, верный признак социального успеха. Выглядело оно серьёзно. Я приглашения такой серьёзности получала только от посольства Швейцарии в Москве. Ни имя, накаляканное детской рукой, ни улыбающаяся диснеевская Золушка в углу не смягчали его сути: в следующую субботу к пятнадцати ноль-ноль нам надлежит доставить дочь по такому-то адресу, где она пробудет до семнадцати тридцати (без шуток, именно до тридцати). Дресс-код – принцессино платье или пиратский костюм. Просьба подтвердить присутствие по такому-то номеру. В подтверждении желательно указать пищевые аллергии, если имеются. Имя ответственного лица – Карин, должность – мама Наоми. Из приглашения явствовало, что оно на одно лицо.

Карин обчиталась Ницше и уже сверхчеловек, подумала я и мысленно покрутила пальцем у виска.

Когда же после второго дня рождения стало понятно, что Система добралась до такого непредсказуемого мероприятия, как детский праздник, мне стало не по себе. У меня небогатый опыт отмечания детских дней рождений и, если на него непредвзято посмотреть, довольно однообразный. В Москве они мало отличаются от обычных: мы всей оравой из восьми взрослых и пятерых детей заваливаемся в квартиру виновника торжества, усаживаемся вокруг стола, пытамся накормить разбегающихся потомков винегретом из своих тарелок, но почему-то вместо этого всегда доедаем за ними остатки макарон. Дети крушат квартиру, мы выпиваем и общаемся на темы политики, книг и общих знакомых, стараясь не обращать внимания на истошные крики и хруст мебели за дверью. Иногда дети врываются в гостиную, вмиг смолачивают тарелку крекеров и уносятся, пока мы не успели спросить, потребовать или пригрозить. Иногда они вызывают в коридор чьего-нибудь папу для установки палатки. Иногда, ближе к концу вечера, кто-нибудь кидается к маме в колени с плачем и требованиями восстановить справедливость. Пока я сметаю осколки разбитой вазы, а папы создают живой барьер между опасной зоной и разгорячёнными детьми, подруги уже моют посуду и убирают со стола. Мы расходимся долго и неохотно, забывая в гостях соски, варежки и мобильные телефоны. Несколько раз возвращаемся, целуемся и говорим, как друг друга любим и что надо чаще встречаться.

Наши дети дружат потому, что дружим мы. Раньше мне это казалось само собой разумеющимся. Но после опыта жизни во Франции я поняла, что в этом, конечно, нет никакой демократии. И ещё я поняла, что то, что считала душевной атмосферой, по-французски называется «анархия». Из рассказов Кьяры выяснилось, что досуг приглашенных на день рожденья регламентирован, и главное место в нём занимают мастер-классы, дирижируемые родителями или массовиком-затейником. В интернациональных семьях – с этническим уклоном: складывание оригами, азы игры на волынке, приготовление пиццы. Поскольку присутствия родителя на вечеринке не предполагалось, мне не удавалось подсмотреть, как справляются хозяева с наплывом ошалевших детей в принцессиных платьях с пиратскими саблями. Однако встречая подоспевших к разбору взрослых с подносом шампанского, они вовсе не выглядели отработавшими клоунами.