И его не отталкивали, не сердились на щетину, только смеялись рассыпчатым смехом. А желание обладать не желающим его объектом становилось все горше, все слаще и зудящим до изнеможения. А каким должно быть настоящее желание, парень, вернувшийся с войны, никогда не узнает.

Ухабистая послевоенная жизнь вдов светилась так, что на нее слеталась вся молодежь того послевоенного времени. Летели, как мотыльки на огонь – и тут же сгорали. Напряжение послевоенных лет одним совокуплением снять было невозможно. Вино для женщин, водка для мужчин, сахарные подушечки для детей, семечки для всех.

Взгляд с потолка скользнул боковым зрением на улицу, по которой шагал его великовозрастный внук, хотел было вновь устремиться в прошлое, но у пивной бочки на привокзальной улице остановился. Потом голова деда притулилась лбом в подушку, и он стал спать уже без сновидений.

Дверь сыну отворила мать. Повернулась к нему спиной и ушла в глубину квартиры. Так повелось с тех времен, когда сын пил и не хотел, чтобы его видели в таком состоянии.

– Мам, – сказал он, – я завтра телевизор назад к деду отнесу.

– А забирал-то зачем?

– А кто ж его знает. Так, нашло.

– Как он там?

– Бодренький.

– Говорят, перед смертью всегда легчает.

Сын промолчал. Рассмотрел собственное лицо в зеркале. Не понравилось. На деда неухоженного похож стал. Решил утром зайти в парикмахерскую и подстричься. Деда, что ли, еще подстричь? Взять да и вызвать ему парикмахера на дом.

– Не надо, сын. Так только перед смертью делают, – отговаривала его мать.

– Как это? – с недоумением спросил сын.

– Видят, что скоро уже, и тогда вызывают парикмахера.

– Но дед сейчас как всегда, даже лучше ему вроде. И пусть дед живет сколько хочет, я только рад этому буду.

– А ты сиделкой возле него жить будешь? Молодой еще. Жениться тебе надо.

– На розе…

– Имя у нее, что ли, такое? – Мать будто бы обрадовалась и села рядышком с сыном, щеку подперла рукой. Слушать собралась.

– Да нет, просто буду искать женщину-цветок. С колючими шипами.

– Ты опять, что ли, выпил?

– Да нет, абсолютно трезв.

– Чего же тогда несешь?

– Вот в выходные поедешь к деду, он все тебе и расскажет.

Мать досадливо махнула рукой и пошла в комнату к мужу – тот в последнее время к сыну не выходил. В ссоре они уже больше месяца. Не мог он видеть, как сын бесцельно прожигает жизнь.

Солнышко уже зашло – внук так и не увидел закат.

– Никак постригся? – удивился дед, помогая внуку снять с себя ночной подгузник и надеть новый.

Старик кряхтел, переворачиваясь на другой бок.

– Воняет?

Внук отрицательно покачал толовой. Еще один пакет влажной тяжестью ударился о дверь и упал на пол прихожей.

– А тебе, дед, тоже постричься бы пора – оброс весь!

– Думаешь, пора?

Внук смутился, вспомнив, что говорила ему мать о предвестниках смерти.

– Значит, пора, – вздохнул дед. – Торкни в стенку, соседка наша парикмахер, всех в подъезде стрижет. Внимательная.

– За деньги?

– А то как же. Всегда с куском хлеба.

– Бабам не это нужно! – ухмыльнулся внук.

– То бабам…

Дед, улыбаясь, проваливался в сладкий сон. Летит в небе, смотрит на облака. А вниз смотреть боится – вдруг там война проклятая в игры свои играет?

А в облаках что, кроме облаков, можно увидеть! Летишь и летишь, как в детстве.

Внук поднял пакет с пола и шагнул за порог. Дверь на замок за собой запирать не стал. Спустился на три ступеньки вниз и остановился. Почувствовал, что сквозь дверной глазок на него опять глядит соседка. Повернул голову – так и есть. Дверной глазок мигнул светом. Внук вышел из подъезда, закинул пакет в мусорный бак и вернулся в дедовскую квартиру.