Непосредственная любовь может измениться сама в себе, она может измениться с годами, как это часто бывает. Тогда любовь теряет свой пыл, свою радость, своё желание, свою простоту, свежесть своей жизни; как река, вырвавшаяся из скалы, впоследствии ослабляется вялостью стоячей воды, так и любовь ослабляется вялостью и безразличием привычки. Увы, из всех врагов привычка, пожалуй, самый коварный, и прежде всего она коварна тем, что никогда не позволяет себя увидеть, ибо тот, кто увидел привычку, спасся от неё. Привычка не похожа на других врагов, которых человек видит и от которых пытается защититься; на самом деле борьба идёт с самим собой за то, чтобы увидеть её. Есть хищный зверь, известный своим коварством, летучая мышь-вампир, которая украдкой нападает на спящего; высасывая из него кровь, она крыльями обдувает спящего прохладой и делает его сон ещё приятнее. Такова привычка – или даже хуже; ибо этот зверь ищет добычу среди спящих, но у него нет средств, чтобы убаюкать бодрствующего. А вот у привычки есть – она подкрадывается к человеку, усыпляя его, и когда он засыпает, высасывает его кровь, обдувая его прохладой и делая его сон ещё приятнее.

Таким образом, непосредственная любовь может измениться сама в себе и стать неузнаваемой – ибо ненависть и ревность познаются через любовь. А иногда и сам человек замечает, когда сон проплывает мимо и забывается, что привычка изменила ему; тогда он хочет исправиться, но не знает, где можно купить новое масло35, чтобы разжечь любовь. Тогда он впадает в уныние, раздражается, тоскует по самому себе, тоскует по своей любви, тоскует по тому, что она такая, тоскует о том, что он не может её изменить; увы, ибо он вовремя не обратил внимания на изменение вечности, а теперь даже потерял способность переносить исцеление.

О, иногда с печалью видишь человека, который когда-то жил в достатке, а теперь обеднел, и всё же насколько печальнее это изменение, когда видишь, как любовь превращается в нечто почти отвратительное! Если же любовь претерпела изменение вечности, став долгом, то она не знает привычки, тогда привычка никогда не сможет получить над ней власть. И как о вечной жизни говорится, что нет ни плача, ни вопля36, так и мы могли бы добавить, что в ней нет и привычки; и тем самым мы поистине не говорим ничего менее удивительного. Если вы хотите спасти свою душу или свою любовь от коварства привычки – да, люди верят, что есть много способов сохранить себя бодрствующими и в безопасности, но на самом деле есть только один: это «должен» вечности. Пусть грохот сотни пушек трижды в день напоминает вам о необходимости противостоять силе привычки; как тот могущественный император Востока37, держите раба, который ежедневно напоминает вам об этом, держите сотню; имейте друга, который напоминает вам об этом при каждой встрече; имейте жену, которая с любовью напоминает вам об этом с раннего утра и до позднего вечера – но следите, чтобы это не вошло в привычку! Ибо вы можете привыкнуть к грохоту сотни пушек, так что вы можете сидеть за столом и услышать самую незначительную мелочь гораздо отчетливей, чем гром сотни пушек, который вы привыкли слышать. И вы можете привыкнуть к тому, что сотня рабов каждый день напоминает вам об этом, и вы больше не слышите этого, потому что благодаря привычке вы приобрели ухо, которым вы слышите и в то же время не слышите. Нет, только «ты должен» вечности – и слышащее ухо, которое услышит это «ты должен», может спасти тебя от рабства привычки38. Привычка – это самое печальное изменение, и, с другой стороны, к любому изменению можно привыкнуть; только вечное, а значит то, что претерпело изменение вечности, став долгом, является неизменным, а неизменное никогда не становится привычкой. Как бы прочно ни закрепилась привычка, она никогда не становится неизменной, даже если человек станет неисправимым; ибо привычка – это всегда то, что должно изменяться; неизменное, наоборот, это то, что не может и не должно изменяться. Но вечное никогда не стареет и не превращается в привычку.