Нина несколько раз мотнула головой туда-сюда, надеясь выбросить из памяти те картины, которые стояли в глазах так отчетливо, как будто все произошло вчера, и не смогла снова сдержать слезы, хотя и призвала на помощь всю свою комсомольскую волю. Из Могилева, где она только-только успешно сдала экзамены за первый курс, вместе с подружкой шли домой пешком через всю Беларусь навстречу растекавшимся по дымящейся земле вражеским войскам.

Шли, считай, все лето, шли по ночам, днем прятались, дороги как одна были заняты немцем. Обувь износилась, одежда оборвалась, чемодан почти что в начале дороге оставила у знакомых, он хоть и нетяжелый, но делал приметной девушку, и без того обращавшую на себя внимание огромными круглыми черными глазами и порывистыми движениями, тем более, что рядом с ней семенила маленькая голубоглазая рыжеволосая девчушка, всем своим видом молившая о прощении за то, что не погибла в бомбежке вместо брата-близнеца, с которым рассталась впервые в жизни – и сразу навсегда. Фимка надеялась, что ненадолго. Вот Нинка уйдет на поиски пристанища и не вернется, тогда Фимка так и останется на дне воронки и никогда не выберется (без посторонней помощи она только закопается там навеки). Однако Нинка возвращалась, безошибочно находила место, где укрывала подружку, несмотря на постоянные изменения «на театре военных действий».

Господи- Боже, какие страшные оказались эти слова! Театр военных действий! В этом театре показывали шевелящиеся пальцы на руках, лежащих отдельно от убитого тела… Кровь рекой лилась повсюду, через лужи крови им порой приходилось переходить вброд, земля не успевала впитывать это густое вино, щедро проливаемое пирующим врагом… Стон стоял над неубранными полями, через которые пробирались девушки. По стонам они с испуганной радостью распознавали живых красноармейцев, на бинты разрывали свое и чужое белье – как уж получалось – и с гордой ответственностью выполняли свою первую практику по медицинской подготовке. Куда только было деваться от глаз, загоравшихся надеждой на лицах обнаруженных девушками живых, умело-неумело, но старательно перевязанных мужчин, не способных передвигаться? Нинка оставляла Фимку возле раненого, исчезала в неизвестность за помощью… Иногда возвращалась с мужиком на возу – тогда Фимка бормотала горячую молитву благодарности. До неё окружающим дела не было, как и до того, что от пышных рыжих кудрей, прежде не умещавшихся под платком, осталась заржавевшая грязная мочалка надо лбом. Потом, когда смоют грязь, окажется, что волосы у Фимки не рыжие, а преимущественно седые. Но это будет еще только через месяц от начала их путешествия. Уже не такой плотной станет стрельба и бомбежка, меньше красноармейцев будет попадаться навстречу.

Что от неё пользы в борьбе?

В тот день солнце даже не вышло из-за облаков, хотя еще не очень было зябко, не считая по ночам. Поля уже не стонали – они гудели: над неубранными телами тучами летали жирные насекомые Утром, не успели девушки дойти до крайних домов лесного хутора, как где-то рядом грянул бой! Наши! Наконец-то! Эта война уже выпила все силы и иссушила надежды. Нинка крепко сжала руку подружки – не зря они страдали. Вот и пришли наши и положат конец мукам! Неужели же Нинка не примет участия в главном сражении? Она вскочила, чтобы мчаться в сторону грохочущей битвы, но Фима, которая и без того молчала последнее время, сейчас только плакала, прижимая к груди ручонки, похожие на две высохшие веточки. Нинке не было жалко эту дурёху, которая вечно только молится или плачет. Ну что от неё пользы в борьбе? Хорошо еще, что раненого посторожит. Но бросать товарища не годится! Нинка остановилась. Прислушалась. Бой, так яростно разгоревшийся, шел на убыль! Не может быть! У товарища Сталина победоносная Армия: «…от Москвы до Британских морей Красная Армия всех сильней…» – это наизусть каждый ребенок знает. Нинка в отчаянии кинулась к Фимке: