Дедушка, не спи! Евгений Башкарев

© Евгений Башкарев, 2019

ISBN 978-5-4496-5972-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

С момента написания первой строчки романа «Дедушки, не спи!» минуло уже много лет, но до сих пор, мне хочется кое-что в нем подправить. Наверное, такова судьба каждой книги, где события тесно связаны с придуманной жизнью. Чтобы разобраться в ней, нужно время, а, чтобы описать ее, нужен опыт. И даже, после того, как текст собран, и в нем проявилось все, что хотел сказать автор, наступает час мелочей, без которых книга выглядит, как букет с завядшими цветками. «Дедушка не спи!» – мой первый роман, составленный из отрывков воспоминаний о морской академии, где я жил и учился с 2007 по 2013 годы. И пусть я обязан утверждать, что все его герои вымышлены и события являются исключительной фантазией писателя, на самом деле, это не совсем так. Оставим этот вопрос на обсуждение тех, кто, действительно, найдет здесь себя. Их будет не много, но без их влияния эта история не получила бы своей развязки.

Формально я разделил роман на две отдельные повести. В первой происходит настоящее, во второй события пятилетней давности. Причиной тому послужила неразрывная связь сюжетной линии, из-за чего я был вынужден податься в отступления. Уверен, Читатель поймет, почему я сделал именно так, хотя первоначальное мнение, скорее всего, будет противоположным.

В конце этого послания, чтобы найти публику по интересам и не утруждать людей, не связанных с данным жанром, углубляться в это произведение, замечу, что тематика книги немного размыта. Я не могу с уверенностью сказать, что Вы держите в руках фантастический роман, как и не могу заверить в том, что Вас ожидает буклет современной российской прозы. Здесь я попытался найти место всему. От жизни обычных курсантов, до привидений, блуждающих по коридорам ротных помещений. От реального мира, до мира, существование которого подвергают сомнениям. Я вошел туда сам, и теперь предлагаю войти Вам.

Евгений Башкарев.

Первый раз дедушка попал в больницу в семьдесят четыре года, и вряд ли он благодарил судьбу, что та оставила его живым. Я всегда помнил его грубым, злым и недовольным. Когда он кричал на меня, от ненависти содрогалось все его тело. А говорить спокойно он вообще не умел, и, представьте себе, какого было стоять с ним рядом, когда он пытался тебе что-нибудь объяснить. Еще тогда, в далеком детстве, мне казалось, будто его голос ставит над людьми какие-то рамки. Стоило громогласному тону понестись по округе, как даже птицы замолкали на ветках до тех пор, пока дедушка не останавливал свою речь. Было в нем нечто страшное и угнетающее, чего я боялся с пеленок. В дальнейшем тот страх перенесся в обыденную жизнь, и пока я взрослел, папа вбивал мне в голову, что таким дедушка стал только после войны. До войны он был спокойным, миролюбивым человеком, кому и в голову не придет кого-нибудь напугать или ударить.

Забегая вперед, скажу, что оценка человека ребенком есть большая ошибка, и не стоит доверять ей все. Наши родители и близкие запоминаются в детстве несколько иными. Отец утверждал, что человеку суждено меняться со временем, и эти перемены не заметны, если видеться с ним каждый день. По стечению обстоятельств я не виделся с дедушкой очень долго. Спустя годы он стал командиром моей роты, и, представьте себе, в нем не изменилось ничего!

Итак, мой дед был военным. Молодые годы он провел в Афганистане и, разумеется, тяжелая жизнь в тех условиях, не могла не оставить свой отпечаток на его дальнейших поступках. Война ушла в прошлое, его перевели в тыл, и через несколько лет он оказался на том месте, где, по несчастью судьбы, нас связала совместная дорога.

Впрочем, пройти далеко вместе, мы так и не смогли. Я помню, как мне позвонил отец и сказал, что дедушку разбил паралич. Его доставили в городскую больницу на машине одного из курсантов, и как только он пришел в себя, первое, что произнес, было мое имя. Это редкое событие не ушло из моего внимания, вот, по какой причине. Дело в том, что имена для дедушки представляли такую же необитаемую вселенную, как политика для африканских туземцев. Он был убежден в том, что человек – это солдат, и ему полагается иметь только одно отличительное наименование, коим служила фамилия. Любой солдат, как собака, должен откликаться только на один распорядок букв, и чем короче он будет, тем легче его запомнить. Поэтому, не стоит сомневаться, мой дед никогда не называл своих подчиненных по именам. Он их даже не знал, и как только отец сказал мне, что он произнес мое имя, я был удивлен не меньше, чем звонку с того света или признанием какой-нибудь ошалевшей девочки мне в любви.

Я примчался в больницу и впервые очутился в той ситуации, когда не сразу понимаешь, как себя нужно вести. Я даже не знал, что с собой нужно брать, и явился с пустыми руками, как обчищенный разбойниками гонец. Дедушка лежал на белых простынях с закрытыми глазами и распахнутым ртом. Его губы подрагивали, словно он беззвучно молился, скулы глубоко ввалились внутрь, седая неопрятная щетина поднималась от подбородка к вискам и частично скрывала бледность кожи. На лбу появились глубокие морщины. Глядя в его серое иссохшее лицо, я бы сказал, что он уже умер. И вероятно так и было. Во всяком случае, я смотрел на него, как на покойника, и только отец продолжал смачивать его лоб влажным полотенцем, точно еще не знал, что все уже кончено.

– Он упал в своей канцелярии, – сказал отец, не поднимая головы. – Что-то доставал из нижних ящиков комода… Потом его нашли курсанты.

Он пошевелился. Это движение далось ему с таким трудом, будто его тело сковывало болью. Он выглядел не намного лучше дедушки, и с первого взгляда, я подумал, что его скоро хватит удар. Отец был настолько поникшим и отяжелевшим, словно не спал несколько ночей подряд.

Я присел рядом.

– Насколько все серьезно?

– Врачи сказали, что его состояние не улучшается. Он, то приходит в себя, то уходит куда-то.

Вентилятор в дальнем углу палаты развернулся в нашу сторону и дунул что есть силы, откинув край простыни. Прохладные потоки воздуха прошлись по коже. Дышать стало легче, и отец продолжил:

– Никто не может предвидеть, что будет дальше. Его жизнь висит на волоске, а у врачей не хватает смелости сказать даже это.

Он посмотрел на меня так, словно уже видел конец. Угасающий луч солнца лег на его лицо. Я не знал, что ему ответить. Дедушка выглядел ужасно, отец был разбит, солнце садилось, и на нас словно опускался занавес. После некоторой минуты молчания отец попросил меня об одной вещи:

– С ним надо остаться, – его голос заметно ослаб.

Он приложил полотенце к сухому лбу, лицо дедушки не изменилось. Я не понимал, что в тот момент было тяжелее. Смотреть, как умирал дед или как переживал отец. И то и другое оставляло на душе глубокий след.

– Просто посидеть с ним рядом. Возможно, он заговорит. Попросит что-то. Или скажет какую-нибудь грубость. Не бери это близко к сердцу. Не отвечай ему, если не хочешь. Просто посиди рядом. Я работаю сегодня в ночь. Если я выпрошу отгул, начальник ужесточит распорядок, и любой следующий прокол будет для меня последним.

– Я останусь, – мне больше всего не хотелось этого делать. – Нет проблем, па. Я посижу здесь до утра.

Оставаться с дедушкой один на один, даже зная, в каком состоянии он находится, было пыткой. За прошедший год, проведенный в его роте, во мне многое поменялось. К тому же было то, за что я бы никогда его не простил.

– Спасибо, – прошептал отец. – Мне больше не на кого положиться.

Он обнял меня. Я услышал, как бьется его сердце. Солнце стало еще на одну секунду ближе к закату. Палата медленно погружалась во мрак.

Когда отец отпустил меня и, прощаясь, навис над дедушкой, я вспомнил обложку альбома Pink Floyd «Wish you were here», где посреди фермерского угодья, пропитанного летней жарой, запахом соломы и пыли, в плену собственных мечтаний кружилась молодая пара. Я подумал, что когда-то мы были такими же счастливыми и свободными, как они. Сейчас, глядя на отца, я понял, как все изменилось. Все клонилось к жестокой реальности, точно кто-то переместил путевую стрелку на обреченную кольцевую дорогу. Тогда-то меня и коснулось, будто это мой долг. Мой долг просидеть с дедушкой, возможно, его последнюю ночь. Я не знал, больно ли ему или легко. Не знал, слышит ли он нас или нет. Мне хотелось до него дотронуться, и вероятно, будь он мне трижды не знаком, я бы на это осмелился. Но то, что произошло между нами за прошедший год, создало невидимую преграду, которая отталкивала меня от его кровати, словно это был вовсе не мой дед, а чудовище из ужасного фильма.

Мы сидели друг напротив друга и молчали. Я следил, как грудь дедушки поднималась и опускалась. Его руки лежали параллельно телу, пальцы сводила дрожь. Отец сжимал их в своих ладонях, точно пытался успокоить, но пальцы его не слушались.

– Никогда не думал, что паралич это так страшно, – в глубокой тишине произнес он.

До меня дошло, что в мире нет места, где бы тишина действовала более угнетающе, чем в больничной палате. Здесь все сливалось воедино, а граница между жизнью и смертью казалась особенно тонкой.