ГЕРБЕРТ. У тебя новые ботинки?

УИЛЬЯМ. Да, бархатные. Подарок Черчилля. Там даже есть мои инициалы.

ГЕРБЕРТ А как он узнал твой размер?

УИЛЬЯМ. Я думаю, что через слуг это нетрудно сделать. (Встает и идет к барному шкафу.) Какое ты будешь вино, белое или красное? Кстати, ты обратил внимание, что плохой год для красных вин чаще всего оказывается хорошим для белых.

ГЕРБЕРТ. Мне все равно. Я не разбираюсь в винах.

УИЛЬЯМ. Это потому, что ты англичанин. А англичане ничего не понимают в вине.

ГЕРБЕРТ Ну ты тоже англичанин.

УИЛЬЯМ. Да, но я много времени провожу во Франции и научился разбираться в винах. Каждый француз знает в этом толк. Вообще, у французов есть уникальное умение в повседневной жизни получать удовольствие от простых вещей. Ты знаешь, например, какое лучшее вино тысяча девятьсот тридцать четвертого года?

ГЕРБЕРТ Нет, конечно.

УИЛЬЯМ. Это бургундское Акционерного общества Домен Романе-Конти. Оно поразило дегустаторов своим ароматическим букетом. Его считают лучшим вином для романтических встреч. Я тебя сейчас им угощу. Где ты еще попробуешь такого вина.

Наливает два бокала и передает один Герберту.

ГЕРБЕРТ. У нас разве романтическая встреча?

УИЛЬЯМ Нет, у нас встреча двух старых писателей-романтиков. Кстати, твоим социалистам тоже ничего человеческое было не чуждо. Фридрих Энгельс в анкете на вопрос «Ваше представление о счастье» ответил просто: ««Шато Марго» тысяча восемьсот сорок восьмого года».

ГЕРБЕРТ. Насколько я помню, лорд Байрон говорил: «Джин с тоником – вот источник моего вдохновения». УИЛЬЯМ. Чепуха. Во времена Байрона тоника не было. Наверняка он пил джин с водой или просто джин. Давай выпьем вина.

Они чокаются бокалами и делают по глотку.

ГЕРБЕРТ. Вообще – то я предпочитаю хороший виски.

УИЛЬЯМ. Вино гораздо полезнее виски. Вино снижает вред от курения, предотвращает болезнь десен, борется с сердечно-сосудистыми заболеваниями, предотвращает образование тромбов и защищает от рака ротовой полости. Это я тебе как врач говорю. (Встает и наливает в бокал Герберта еще вина.) Жизнь слишком коротка, чтобы пить плохое вино. Попробуй местный сыр, он отлично сочетается с инжиром. (Берет сыр и инжир и кладет в свою тарелку, затем подходит к хамону и начинает нарезать и класть его в тарелки.) Этот хамон мне прислали мои друзья из Испании. Я тебя угощу настоящим хамоном. Хамон не просто еда, это деликатес, сокровище и достояние Испании. История хамона весьма проста и очень стара, ей почти две тысячи лет.

ГЕРБЕРТ. А ты неплохо нарезаешь хамон. Где ты этому научился?

УИЛЬЯМ. О, нарезка хамона – это целый ритуал, а умельцев нарезать хамон называют кортадорами. Нарезается хамон на специальной деревянной доске – хамонере. Всему этому я научился в последнем путешествии по Испании. (Передает тарелки с нарезанным хамоном Герберту.)

Оба делают по глотку вина.

ГЕРБЕРТ А вино действительно отличное.

УИЛЬЯМ. Что ты понял, когда писал свою автобиографию?

ГЕРБЕРТ. Что науку двигают шизофреники, а искусство – алкоголики.

УИЛЬЯМ. Мне кажется, тебя всегда привлекали четыре темы: интернационализм, социализм, научный прогресс и свободная любовь.

ГЕРБЕРТ Это все в прошлом.

УИЛЬЯМ Что, осталась одна свободная любовь? Хотя, насколько я помню, свободу женщины ты сводил к тому, чтобы женщина могла свободно штопать носки своему мужу.

ГЕРБЕРТ Все, что мы пишем, в значительной мере автобиографично, не всегда в плане событий, но всегда в плане эмоций.

УИЛЬЯМ Ты слишком погружен в переустройство мира. Чем меньше старейший писатель пишет, тем больше у него славы. Вот у меня роль писателя-созерцателя, стоящего поодаль от событий и оттуда наблюдающего за людьми. Кстати, я хотел подарить тебе свою последнюю книгу. Это пьеса, «Шеппи». Сразу скажу, она не о женщине.