Второй звонок был из разряда «о ужас-ужас, я теперь сижу и боюсь». Пришлось утешать и успокаивать. Убеждать в том, что бояться нечего. Просто не нужно так делать в следующий раз.

Так, где-то между строк я поняла, что, несмотря на все страхи, маме все-таки очень хочется получить приз в 350 тысяч. Обманывают-то других, а она – умная Элеонора Павловна – имеет высшее образование и хорошо разбирается в поэзии Серебряного века. Ее не обманешь.

Но все равно страшновато…

– Завидую твоему терпению, – говорит красивая и расслабленная Брагина, сидя в джакузи, – Я бы не выдержала, уже давно бы наорала. А ты так спокойно уравновешенно объясняешь что к чему. Молодец.

– Это манипуляции, разве непонятно? – начинает объяснять Серафима Эдуардовна, заворачиваясь в махровую накидку. Она все время что-то кому-то объясняет и доказывает. Иногда я думаю: как хорошо, что мы редко видимся.

Ах, девочки, оставьте, я сама знаю, как мне управляться со своей мамой. Разберитесь со своими.

Уж в этом вопросе – у каждого своя история. Я никогда не пойму вас. Вы – меня.

Брагина почти не общается со своей матерью вот уже лет десять. Раньше, как я понимаю, это устраивало их обеих. Сейчас мама стала позванивать чаще. С просьбами и поручениями.

– Где она была, когда я с двумя детьми без мужа крутилась как белка? – задает нам Брагина вопрос. Вопрос, понятно, риторический. Его нет смысла задавать ни нам, ни маме, – Собой занималась? Мужей меняла? По курортам разъезжала? А ведь это были времена, когда ни памперсов, ни автоматов не было…

«Это было давно, – хочется мне сказать, – И уже давно пора не дергаться по этому поводу. Какие памперсы?» Даже младшему сыну Брагиной уже почти двадцать.

Но я молчу. У каждого своя мама.

Серафима не молчит. Она не может молчать, если вопрос проблемный. Она считает, что во всем нужно докопаться до сути. Только суть у нее – своя.

– Каких автоматов? – переспрашивает Серафима, а мы с Брагиной переглядываемся.

– Стиральных машин типа «автомат», – уточняет Брагина, опуская глаза чтобы не рассмеяться.

Хотя можно и рассмеяться. Серафиме все равно. Она продолжает что-то доказывать, не зависимо от того, соглашаешься ты с ней или подсмеиваешься. Абсолютно все равно.

– А у меня уже тогда была стиралка-автомат, – заявляет Серафима и мы с Брагиной опять переглядываемся. Это имеет в нашем разговоре какое-то значение?

Серафима Эдуардовна видит в наших глазах удивление и считает, что мы сомневаемся. Поэтому продолжает доказывать.

– Нет, серьезно. Я помню, как я ее купила. До этого у нас была такая старенькая советская… Тоже неплохо стирала, но нужно было за ней следить и выкручивать. Там такой был барабан…

Брагина смотрит мне в глаза. Я тоже опасаюсь, что сейчас Серафима начнет рассказывать нам устройство стиральной машины. Старенькой. Советской.

Серафима раздражает, но мы прощаем ей странности. Мы понимаем (или думаем, что понимаем), «откуда ноги растут».

У Серафимы Эдуардовны нет ни семьи, ни детей. И никогда не было. Только мама. В нашем возрасте это опасно. Хочешь – не хочешь, а отпечаток остается. Не знаю, это биология или социология или все вместе.

Хотя странности у Серафимы были и в юности. Страшно подумать, мы знакомы больше двадцати лет. И все эти двадцать лет мы с Брагиной слушаем рассказы о том, как в Серафиму влюбляются все мужчины подряд. И те, кто встретил ее на своем пути, и те, кто увидел случайно. И как еще в институте какой-то безумно привлекательный и богатый Аркадий хотел ее увезти прямо в Израиль, а мама – на тот момент еще не старая и не слабая – «начала играть на жалость и говорить «как же я тут без тебя». И благородная Серафима сказала Аркадию решительное «нет» и осталась с мамой.