Словно впервые видит парень великолепие окрашенного лунным светом мира. Растущая вдоль кромки берега ива печально склонила ветви к воде, златошвейка луна украсила гладь реки дорогим позументом. Тёмные занавески на дальнем горизонте словно развеваются на ветру. Укрытые таким же покрывалом долины безмолвствуют. Семь звёзд Ковша. Леса на том берегу тянутся чёрной полосой. Взгляд Данила непроизвольно переходит с одной красоты на другую. И вправду, сколько всего прекрасного вокруг, а сколько красоты в мировом масштабе!

Внезапно у него заныло в висках. Лемеха плуга с визгом выворачивали землю. Ночную тишину наполнили возгласы уставших, измученных женщин.

– Алиллуйя[5], Аллилуйя, Господи, помилуй!

Сопящая от натуги группа приближается к нему. Впереди бабка Павлина, перекрикивая остальных, она читает молитвы. Следом за ней выстроились женщины: молодые и в возрасте, дородные и худощавые. Вцепившийся в рукояти плуга старик, хворый отец, кажется Даниле очень немощным и жалким. Растянувшаяся группа вперевалочку проходит мимо, вышибая из острых лемехов человеческие стоны и плач.

Куда подевалась красота природы? Парня окутал какой-то липкий злой страх. Ивы, смиренно склонившие в поклоне ветви, мерещатся ему воплощением мора, злого и необоримого. Он вскакивает с места. Скрип плуга и звуки молитвы уже отдалились. Голоса этих жалких людей потрясли больного гитариста. Он подходит к самому краю обрывистого берега и долго смотрит на едва различимую, колышущуюся на воде тень. Затем садится на большой белый камень у края запруды. Обрывки далёких звуков пугают его воображение, терзают душу.

Послышалось дуновение предрассветного ветра. Зашуршала сухая трава. Кончики ивовых ветвей с тихим плеском несколько раз коснулись воды. Данил пробежался по струнам гитары. Нечаянная мелодия добавила сладкой грусти в предрассветную тишину природы, готовой вот-вот излиться песней нарождающегося дня. Чистое небо нахмурило брови, течение реки усилилось, на тонких кончиках ивовых листьев навернулись слёзы. Эх, жалкие люди! Если бы можно было так легко избавиться от мора! Данил страстно заиграл. Он боялся, если остановится, то скрип заржавевшего плуга снова будет терзать его. Струны пели и пели, страстно, пылко, не замолкая ни на секунду. Но, не выдержав душевного напора, лопнули. Песня оборвалась. Лихорадочный взгляд Данила упал на беззаботно поблёскивавшую золотом воду. Вдалеке послышались измождённые женские стоны. Перед глазами парня промелькнули призрачные тени. Данил положил сломанную гитару на землю. Ещё не смолкли печальные, щемящие ноты, вырывавшиеся из уцелевших струн, как в прибрежной тишине раздался новый звук…

Разбежавшиеся по воде круги, словно хотели что-то прошептать, раз за разом накатывались на береговую глину. Ветер усилился. Терзая струны сиротливо лежащей на берегу сломанной гитары, он заставлял её петь первым лучам нового дня песню памяти молодого гитариста Данилы».

Я написал этот рассказ в декабре 1947 года, когда работал в Заинске в комитете комсомола. Правда, я тогда мало чего понимал в жизни, и по литературной части огрех немало сделал, наверное, но написал же!!! Я был свидетелем этих странных событий!.. Вон, сверкая нагрудным крестом, шагает бабка Павлина. За ней сорок женщин тянут плуг об одном лемехе. Первая тройка – старшие дети, следующие трое – средние, замыкающая тройка – поскрёбыши. Лемех обязательно должен погружаться в землю на известную глубину и делать борозду определённой ширины, только тогда они смогут одолеть мор! Хитрости места нет, если оставишь хоть маленькую брешь, мор обязательно через неё просочится!.. За этим зорко следит намертво вцепившийся в ручки плуга мужчина! Помню, как во всей деревне погасли огни, а на рассвете измождённые, взмокшие от пота, «прокопчённые» пылью женщины, собравшись возле сторожки, натирали одно о другое два бревна, добывали Чистый огонь. Затем, «прикурив» от него, разносили по всем домам жестяные плошки и глиняные горшки с чудодейственным пламенем… В рукописных донесениях Чёрного озера были такие записи: «Аяз читал мне свои антисоветские рассказы, такие-то и такие-то». И это написали люди, прекрасно понимающие, о чём я хотел рассказать в своих ранних, ученических рассказах! В то непростое время любой рассказ, в той или иной степени отражающий действительность, получал высокую оценку – «антисоветский».