В полном замешательстве она качает головой и даже чуть отстраняется от меня. Всматриваясь немного испуганным взглядом в мое лицо, словно безмолвно молит сказать, что все это ложь.

Пожимаю плечами, развеивая ее надежды пеплом по ветру. И с легкой улыбкой наношу очередной штрих на картину жестокой реальности, расплывающейся, словно акварель под проливным дождем, оставляя на листе лишь бурые пятна. 

— Неужели мой любвеобильный папаша не сообщил тебе о наличии в его, не совсем кристальной, биографии парочки бывших жен и отпрысков? — нарочно употребляю множественное число, пугая интриганку количеством потенциальных соперников в борьбе за наследство. 

Хотя точно знаю, что официальных детей у Аркадия Сергеевича Виннер, кроме меня, не было. 

— Нет, — с неуверенностью выдавливает она из себя ответ, а я изгибаю брови в удивлении. — То есть – да, — тут же запальчиво вскрикивает Карина, — я знала, что у мужа есть сын, но… — запинается, недосказав, делает глубокий вдох, видимо, придумывая себе оправдание. 

— Но тебя это мало волновало? — с пренебрежением подсказываю я. — Оно и понятно, — язвительно шиплю, наклоняясь к ней и втягивая носом тонкий аромат ее цветочно-льдистых духов, знакомый запах, въевшийся в мою память с нашей единственной встречи, будоражит и злит одновременно, — зачем, да, забивать свою светлую головку лишними переживаниями, а потом еще наследством делиться или вообще без него остаться! 

С нарастающей злостью кидаю в нее обвинения, как дротики в мишень. Негодование с новой силой бьет по нервам. 

— Я не понимаю, — качает головой, хватая воздух жадными глотками, словно выброшенная на берег рыбешка, — я не понимаю, о чем идет речь? Какое наследство, о чем вы? Мы в разводе, да и когда были женаты, последнее, о чем я думала, так это о наследстве, — хрипло, заикаясь и комкая окончания слов, оправдывается Карина, — я его любила, — как–то тихо и почти обреченно выдыхает, и это ее признание цепляет меня за живое, заставляя убрать руки за спину, чтобы не вцепиться пальцами в ее худые плечи и не встряхнуть, сбивая весь этот налет театральности.

Отменная актриса и играет так правдоподобно, что, кажется, даже сам Станиславский захлебнется восторженным криком: «верю!». А меня это злит до зубного скрежета, до сжатых кулаков, до рвущегося из груди крика: «хватит врать!» Но я сдерживаюсь, продолжая исподлобья наблюдать за ней, выискивая хотя бы маленькую брешь в ее хорошо отрепетированном спектакле. 

— Хорошо, — немного отступаю я в своих нападках, а с ее губ срывается вздох облегчения. 

— Теперь я могу идти? — сощурившись, интересуется девушка, — вы сказали все, что хотели? Обличили мачеху в аморальном поведении, потешив свое эго? А сами чисты, как первый снег?

Старается скрыть обиду за высокопарным упреком, но в то же время дрожит, как осиновый лист. Глаза полны непролитых слез горечи и весь ее вид, такой несчастной и немного растерянной, рвет на невосстановимые лоскутки мой настрой на жесткое общение и ультимативно-негативное к ней отношение.

«Так может девочка и впрямь не в курсе махинаций бывшего мужа? — шепчет мне совесть, не совсем еще очерствевшая, — может, ее использовали вслепую? Для чего-то же папаша переписал все на нее еще при жизни и еще этот их развод…»  

Может, все может быть. Тем лучше, решаю я не развивать далее тему наследства, а перейти к самому главному. И, если она действительно не в курсе всего, что творилось у нее под носом, то пусть и продолжает пребывать в полном неведении. 

— На днях ты выходишь за меня замуж, — как можно спокойнее и с полным безразличием говорю я, и это не вопрос и не предложение – это констатация факта, не терпящая отрицания.