Он касается моего лица. Ведет подушечками пальцев от виска, вдоль скулы, по щеке и подбородку, цепляет большим пальцем нижнюю губу. Серо-голубые глаза смотрят строго и как будто спрашивают: как скоро я сорвусь? как скоро залеплю ему пощечину? плюну в лицо? располосую кожу длинными ногтями, как дикая кошка?

Но мое тело точно парализовано: я не могу двигаться. Градус крови повышается, по венам растекается электричество. Он наклоняется совсем близко, кожу тянет друг к другу как магнитами, дыхание рот в рот, его волосы касаются моего лица, и он наконец целует, запуская язык между приоткрытых губ, а пальцы – между расставленных ног, бесцеремонно, безжалостно, беспощадно. Сдвигает резинку белья и окунается в жаркую, скользкую влагу. Нащупывает большим пальцем клитор, ловит ртом мой первый стон, погружает в истекающее лоно два пальца. Неистово целует, держит второй ладонью за горло, считая рваный пульс, а потом разворачивает спиной к себе, задирая подол платья, спускает по бедрам насквозь мокрое белье и обжигает нежную кожу ударом ладони...

В ушах шумит кровь, я не слышу, как он звякает пряжкой своего ремня и рвет зубами обертку презерватива, зато сразу чувствую, как он заменяет длинные, ловкие пальцы внутри меня твердым, возбужденным членом...

Сука! Сука! Сука!

Я отбрасываю в сторону одеяло и быстро шлепаю босыми ногами в туалет, чтобы там склониться над унитазом и засунуть в рот два пальца, надавить на корень языка и...

Нет, не получается. Ком тошноты так и остается стоять в горле. Сонный недовольный желудок сокращается, но наружу ничего не выпускает. Мол, какого хрена? Подумаешь, приснился тебе его член, и что теперь? На ужин были вкуснейшие мидии, и мы не собираемся спускать их в унитаз...

Не то чтобы у меня совсем никогда не было эротических снов, но чтобы у этого эротического сна было вполне себе конкретное лицо, отчетливый запах и ловкие пальцы с шершавыми подушечками...

Тошнота снова подкатывает совсем близко, но опять ничего не происходит. Я еще несколько минут стою в туалете, опираясь обеими ладонями о сливной бак, а потом споласкиваю руки и иду в кухню, чтобы выпить воды.

Через минуту на пороге появляется сонная Милана:

– Мамочка, почему у тебя одеяло на полу?

– Мамочка проснулась и очень сильно захотела в туалет, – отвечаю я с улыбкой, а потом присаживаюсь на корточки, чтобы обнять дочь: – Ты уже выспалась? Еще рано. Можешь поваляться.

– Нет, я уже не хочу больше спать.

– Ладно, – я киваю. – Тогда иди умываться и чистить зубы, а я приготовлю завтрак. Каша, хлопья или яичница? – она стоит спиной к окну, и сквозь светлые волосы и маленькие ушки просвечивает солнечный свет. Я чмокаю ее в нос и в который раз за последние годы радуюсь: она похожа не на отца, а на меня... Я любила бы ее в любом случае! Но наверное, видя в ее чертах черты мужчины, который предал нас, я каждый раз испытывала бы боль: не только за себя, но и за нее.

Милана делает смешную рожицу, раздумывая, потом отвечает:

– Хлопья! – и я смеюсь:

– Ну конечно, выбор был очевиден!

Но у меня и вправду нет сегодня сил варить кашу или делать яичницу. Насыпать хлопьев, залить горячим молоком – идеально.

Когда Милана садится завтракать, я иду умываться и чистить зубы. Все время поглядываю на часы: не опоздать бы. Сегодня понедельник – дел выше крыши, а пробки в городе жуткие. К тому же хочется заскочить по дороге за стаканом кофе, чтобы окончательно стряхнуть с себя наваждение утреннего сна. Думать об этом и тем более анализировать я не хочу. И так же все очевидно: воспаленный мозг дал сбой. Работа. Меня спасет работа.