– Ерунда какая-то… – растерянно проговорил Кирилл и неловко поднялся на ноги. И тут обнаружил, что одежда его в большом беспорядке. – Да что тут за… творится?! – выругался он, внезапно охваченный бешенством от невероятности единственно подходящего объяснения, от того, что ничего не мог понять или хоть вспомнить: что же было-то?

– Оденься! – он болезненно поморщился, настолько нагота Аллочки была неуместной, ненужной.

– Во что?! – зло выкрикнула она и швырнула в Кирилла какую-то бесформенную, рваную тряпку. – Это кофта, между прочим! Была!

Какая-то манерность почудилась Кириллу то ли в голосе её, то ли в глазах, и он с холодным бешенством проговорил, глядя на неё:

– Оденься!

Глаза Аллочки медленно наполнились слезами, и слёзы перелились через край, потекли по щекам.

– Эх, ты… Я думала, кому-кому, но тебе-то… А ты… ты хуже всех…

Кирилл сжал голову ладонями, пытаясь собрать аморфные мысли, – он ничего абсолютно не помнил. Неужели… действительно?..

– Я ничего не помню, – глухо проговорил он. – Я ничего не помню! – повторил он уже со злостью.

– Не хочешь потому что. Зверем себя помнить не хочешь, – опять всхлипнула Алла. – Я думала, ты убьёшь! Кир… отпусти меня, – движения её вдруг сделались лихорадочно торопливыми, – я уйти хочу!.. Отпусти!

Она соскочила с дивана, начала торопливо одеваться – порванные колготки, разорванная юбка… Господи, неужели он это сделал?!

– Подожди… – он тяжело поднялся.

Аллочка отпрянула в угол, прижала к груди тряпьё:

– Да не подхожу я.

Он сел на диван, сжал голову руками: «А что – подожди? Что можно спросить такого, чтоб всё это исчезло: всхлипывающая Аллочка, её разодранная одежда?»

За дверью грохотала музыка – свадьба гуляла. Алла, прихрамывая, подошла к двери и остановилась, прислушалась. Потом оглянулась на Кирилла:

– Мне что, вот так и идти? У всех на виду?

Позже Кир не мог вспомнить, встретился ли ему кто, когда он шёл в гардероб, разговаривал ли кто-то с ним. Вязкая, тошнотворная муть обступала его, до предела сужая пространство, и чтобы прорвать её, нужно было напряжение мысли и воли, а Кир сейчас и в этом узеньком пространстве разобраться не мог, и даже в себе самом ничего не понимал. Он с трудом отыскал Аллочкино пальто.

В кабинете он открыл шпингалеты на окне и толкнул створки. Рама затрещала, посыпалась сухая замазка закупоренного на зиму окна, и оно распахнулось.

Кирилл стоял по колено в снегу и озирался, вяло удивляясь тому, что не может сообразить, с какой же стороны Дома Культуры он оказался. В голове вместо мыслей была та же тусклая муть, и мысли вязли в ней. Снег тут давно не чистили. Вон рядом дверь какая-то и дорожка к ней… А, запасной выход. Он бывает открыт даже чаще парадного, через него удобно ходить: магазины ближе, почта, ну и вообще, весь центр.

Кир снял с подоконника Аллу, вдруг полыхнуло воспоминание, что вот так же он держал уже эту девчонку, но тогда вокруг был не снег, а вода… Алла коротко взвизгнула, и Кирилл не сразу понял – почему. Её ноги в тонком капрончике утопали в снегу. Кир выдернул её из снега и опустил на утоптанную дорожку.

Обнесло дурнотой, но скоро прошло – на дворе крепчал ночной мартовский морозец, студил голову, и от холода стало полегче. И всё равно – то, что он должен был осознать, было настолько дико, нелепо, что он не мог даже думать об этом.

Мысль о Даше была сейчас невозможной, и Кирилл не подпускал её к себе близко, она чуть-чуть отступала, но оставалась неподалёку, рядом, и при малейшем прикосновении к ней дёргала обнажённым нервом.

Кир вышел на дорогу и побрёл домой. Прошло несколько минут, прежде чем он вспомнил: Алка-то куда делась? Оглянулся, но улица была пуста, поодаль ярко сияли окна клуба, из распахнутых форточек вырывались шумные голоса и слишком громкая музыка.