– Да ничо я не слышал! У меня своей головы нет, что ли?

– Ох, Костик, ты Костик… Ты, конечно, голова, это хоть кто скажет. Только догадки свои, на будущее, держи при себе, идёт?

– Ну, я как лучше хотел, – пожал Костя плечами.

– А если сильно захочется рассказать чего, то давай прям мне, договорились? Про Дашу я тебе говорил уже. Помнишь?

– Помню-помню, – заторопился заверить Костик. – А я ей что? Я ничего плохого ей…

– Дак и не надо Даше от тебя ничего: ни плохого, ни хорошего. Держись от неё подальше, в следующий раз я ведь могу не быть таким смирным. Дарье спасибо скажи.

На том они и расстались. Костя не верил, что удалось так легко отделаться от Кирилла. Он радовался и злился на себя, на Кирку и даже на Дарью – ведь он ей сказал, не Кирке! Но одновременно чувствовал что-то неожиданно тёплое к ней: «Ишь как – Дарье спасибо скажи! Вот так тебе, дуролом рукастый, – думал он про Кирилла, – нашлась на тебя управа! Молодец, кнопка! Ну, а что передала разговор… Дак, а как? Тоже правильно. Но теперь всё, не дай Бог ещё какое слово вякнуть! Лучше язык откусить. Про меж Алки и Кирки оказаться – нет уж, ваши разборки мне нужны как прошлогодний снег. Да и не сделает ничего Алка, при таком-то стороже Дарья как в швейцарском сейфе».

Кирилл тоже некоторое время размышлял ещё об Костике, об Аллочке, и пришёл к выводу, что пустое всё, дурацкие Костикины фантазии. То ли он перед Дашунькой хотел выставиться («И не без успеха», – улыбнулся Кирилл), то ли… а Бог его знает, чего взбрело в пустую голову!

Алка… да, тут Костя прав, не раз парни посмеивались над Кириллом, наблюдая, как Аллочка строит ему глазки да шмыгает туда-сюда мимо, при том едва не задевает его. Кириллу её ужимки все ясны были, то забавляли, то раздражали, но, в общем-то, он мало обращал на неё внимания: «Дурочка молодая. Мнит себя Мальвиной, да и пусть играется, ему-то что».

Но то было раньше. Теперь Алка повзрослела, и это ей пошло на пользу, перестала дурью маяться.

Эх, не почуял Кирилл, как сильно он ошибается. А ведь тот разговор с Костиком Шалым мог переменить многие судьбы.

Галину Георгиевну подвело чутьё психолога, которое она ценила высоко и которому привыкла доверять. Думала, что Аллочка со всеми думками и желаниями своими как на ладони ей, матери, видна, а получилось, что дочку она знает плоховато.

Хотя совет её пришёлся в точку: от Аллочкиного уныния и следа не осталось. Теперь была она весела, смешлива, глазки опять заблестели.

По вечерам, укладываясь в постель, она звала капризно:

– Мам! Ты что ли ко мне не придёшь? – ей не терпелось посекретничать с матерью и рассказать все впечатления прошедшего дня.

Она совсем с другим настроением, даже с удовольствием, рассказывала про то, что прежде её до слёз раздражало: например, как Кирилл встретил Дашку из школы, как позвал к себе в машину. Аллочке очень понравилась игра в перевертыши – перетолковать увиденное на свой лад, высмеять язвительно. Она не упускала ни малейшей возможности поиздеваться над соперницей, а поскольку на людях продолжала с успехом играть придуманную себе роль, то настоящей могла стать только при матери. Вот ей Аллочка и рассказывала, хихикая, какое старое пальто у Дашки, как она оделась на школьный вечер, какая она корова неуклюжая, потому что запнулась и чуть не растянулась посреди зала у всех на виду… Разговоров таких было не переговорить и не переслушать.

Галина Георгиевна делала из них свои собственные выводы, и хоть получалось не совсем то, на что она рассчитывала, однако печалиться повода не было. Просто Аллочкино «кино» не кончилось, она потребует продолжение сценария.