Рабы, притаившиеся в расщелине с мусором, цепенея от страха, издали наблюдали за всем происходящим в лагере. Из них больше десятка за короткое время, увидев исполинов, один за другим, схватившись за грудь, бездыханно скатились на самое дно. Не выдерживали перетруженные, ослабшие сердца. Остальные при этом сильнее вдавливались в землю, боясь, что их стоны привлекут внимание чудовищ и приведут их к ним. Они не могли знать о том, что пришельцы были глухи и даже не имели ушей. В какое-то мгновение ещё один из невольников пронзительно вскрикнул и повалился навзничь, медленно сползая вниз. Находившийся рядом с ним юноша, напуганный случившимся сильнее прежнего, тут же вскочил с места и стал карабкаться наверх. Он сумел выскочить на поверхность, но кто-то крепко вцепился ему в ногу и стащил обратно. Этого движения было достаточно. Великаны заметили его и двинулись к расщелине. Шансов выжить у рабов уже не было. Словно мышей доставали их синетелые. Пиршество, устроенное ими, сопровождаемое истошным людским ором и воплями, продолжалось.

Зарождался рассвет.

Прислонившись спиной к прохладной каменной стене, прикрыв веки и прислушиваясь к тишине, Хнумхотеп устало сидел в верхней части строения. Один из его телохранителей расположился возле проёма в полу, откуда могли появиться исполины. Остальные находились рядом, готовые быстро прийти на помощь. Единственный факел, воткнутый рукоятью в небольшую щель почти над входом, тихо потрескивая, тускло освещал помещение, выхватывая внизу из темноты широкие пыльные ступени. Три других факела из бережливости были погашены.

Где-то там, далеко, едва уловимо для слуха вновь раздались крики. Полководец открыл глаза. Лишь мгновение назад ему казалось, что всё случившееся – дурной сон. Теперь же, когда он опять увидел эти стены, тяжкая явь навалилась на него с новой силой. Страха не было. Но почему-то тоска и печаль сильно бередили его душу. В помещении явно добавилось света. Взглянув вверх на маленький проём, он увидел в нём крохотный кусочек почти белого неба. Ночь прошла.

«Если до полудня они не придут сюда, то нам самим нужно будет выйти к ним наружу. Нет ничего хуже неизвестности. Мои воины хоть и находятся в относительной безопасности, но долгой осады без пищи и воды ни им, ни мне не выдержать. Следует чаще беспокоить врага и любой ценой заманивать его в эти строения. Снизу их не одолеть, а вот по одному и с высоты можно. Только бить их следует дружно, без промаха и без паники. Остаться здесь заживо погребёнными нам нельзя. Уж лучше там, на воле, принять любую другую, но достойную смерть», – Хнумхотеп размышлял над предстоящим поведением.

Сомнений в правильности избранной тактики войны у него не было. Решение, принятое им, было единственно верным. Над тем, какие великаны, откуда они появились в этих местах, на что они способны и чего вообще хотят добиться, он не задумывался, понимая всю тщетность напрасных усилий и не желая тратить силы.

Бросив взгляд на своих охранников, он вновь закрыл глаза и продолжил свои мысли: «Они, наверняка, покончили с рабами. Остаёмся только мы. Судя по их размерам, они не смогут опускаться и подниматься по этим лестницам парами. Это хорошо. Это очень удобно для нас. Длинные копья и острые стрелы обязательно выручат нас. Кем бы они ни были, у них есть головы, а они всегда и у всех – самая уязвимая часть. Головы у них точно имеются, и очень даже не пустые, иначе такие сооружения не были бы сотворены ими. Хотя они могут и не быть их творцами».

Хнумхотеп протёр руками лицо, внимательно оглядел ладони, стряхнул их и задумчиво посмотрел на противоположную стену: «Надо же, как всё-таки удивительна жизнь! Теперь, с высоты прожитых мною лет, я понимаю, что с годами она, насыщаясь, отсеивая ненужное и бессмысленное, начинает сужаться и устремляться к небесам, подобно этому строению, у которого, как мне кажется, каждый ярус означает определённый этап жизни. Вначале для человека важно всё. Потом – только доступное. После важно лишь всё необходимое. Затем ему очень нужно главное. И напоследок у него остаётся что-то одно, а вот что оно, я ещё не познал. Когда-то давно, в детстве, для меня, несмышлёныша, важным казалось очень многое, почти всё, что меня окружало, и оно было большим, словно нижний ярус этого помещения. С каждым днём, благодаря родителям, я понимал и то, что не всё доступно мне. Наверное, этот период соответствует уровню второго яруса. С годами я взрослел. Меня стало интересовать только то необходимое, что давало возможность служить самостоятельно. Вон ярус в человеческий рост и есть тот мой возраст. Затем, вкусив изрядно одиночества, из всего, что было дорого моей душе, я возжелал главное – семью. Где-то там, вверху, есть ярус, равный и тем моим годам. Ну а сейчас для меня остался лишь этот маленький кусочек неба. Не думаю, что это и есть венец всей моей жизни. Что-то земное, открытое и чистое будет моим единственным и последним».