Но и после отлета корабля Дан продолжал думать только о том же. Он уже не нуждался в помощи Лала, они стали видеться несколько реже. Лал с головой окунулся в литературную работу, создал несколько книгофильмов. Журналистской работой продолжал заниматься только для того, чтобы иметь доступ к сведениям о неполноценных.

Несправедливость существующего социального порядка для него давно была очевидна. Примеры истории призывали к её уничтожению. Но конкретного пути к этому он не видел.

Осторожные попытки высказаться по-прежнему оставались безрезультатными. Сегодня рухнула и надежда сказать всё Дану: у Дана совершенно нет сил – он без остатка потратил себя, свернув гору. Никто не в праве взваливать на него сейчас новые проблемы. Тем более он, самый близкий его друг. Дана надо щадить: к сожалению, ясно – начинается его угасание. Жить ему остается немного, если… Если не удастся операция возрождения. Но больше шансов, что удастся. И тогда – тогда другое дело. Но пока… Пока Лал не скажет ему ничего.

Лал продолжал идти по аллеям, отвечая на многочисленные приветствия и поздравления, и никто не знал и не догадывался, какие мысли мучают его. Машинально дошел до кафе, куда чаще всего заходил последнее время. Сегодня здесь шумно, несмотря на страшно позднее время. Перед многими стояли бокалы с вином, как на пиру.

Ещё у двери он услышал слова, заставившие его сразу повернуть голову:

– Неужели и теперь всё останется, как было? Должна же когда-нибудь исчезнуть она, отбраковка – проклятье наше! Кому она теперь нужна будет – не понимаю! – говорила молодая женщина.

За её столом сидело человек десять. Лал назвал себя и попросил разрешения присоединиться к ним. Они охотно сдвинулись, давая ему место.

Женщину звали Евой. Лал и она быстро нашли общий язык и, почувствовав, что их разговор мало интересен для остальных, вскоре покинули кафе. Долго шли, пока не оказались за пределами города.

Лал считал, что ему, наконец-то, повезло. Они проговорили весь остаток ночи: обоих мучили близкие вопросы.

Еву, педагога, волновала в первую очередь отбраковка. Многое из того, что она говорила, он слышал раньше, не один раз.

…Как больно собственными руками изымать из человеческого общества ребенка, с которым возился – и к которому привык! Как бы он не был малоспособен. Отбраковка – проклятье, отравляющее жизнь всех педагогов и врачей, растящих детей ранних возрастов.

Все они, и она в том числе, понимают значение и необходимость её при максимальном напряжении сил для выхода из кризиса. Но, похоже, кризису пришел конец. Так нужна ли и дальше эта отбраковка? Конечно, использование неполноценных немало дает человечеству, и вряд ли от него смогут отказаться. Но нельзя ли найти что-нибудь иное? Попробовали бы сами участвовать в этом кошмаре – отбраковке!

Ведь дети, к которым привык, дороги тебе все: и способные, которыми гордишься, и малоспособные, которых тебе жаль. Дети самое лучшее, самое прекрасное на свете, особенно маленькие. Женщины былых эпох, которые сами рожали детей и кормили их собственным молоком, наверняка были счастливей современных. Она бы хотела очутиться на их месте…

У Лала появилось предчувствие, что она подводит его к какой-то разгадке.

– А если бы твой ребенок был бы лишен способностей? – задал он ей вопрос.

– Возилась бы с ним, пока жива. Даже с взрослым. Он, всё равно, был бы мне дороже всех.

– А если бы его попытались отбраковать?

– Ну! Не дала бы!

– Не дала бы?

– Никогда! Любой ценой.

– Ну… А если бы – все женщины сами рожали и нянчили своих детей?

– Тогда уже со всеми детьми никто ничего не смог бы сделать. Не позавидовала бы я тому, кто бы попытался!