Отрываюсь от губ. Хаотично целую лицо: щеки, скулы, нос, ямочку на подбородке. Дина плачет. Хлюпает носом. А я...

Вбираю губами каждую слезинку. Слизываю солёную влагу, капля за каплей. 

– Динка, – шепчу охрипшим голосом. – Моя любимая. Диночка...

21. 20

20

Дина

– Дина. Диночка...

Шепчет. Целует. Обнимает. 

Я отворачиваюсь. Не надо. Не хочу!

– Не трогай меня! – хочу кричать, но не получается. Выдавливаю писк, еле уловимый. – Не прикасайся...

Он отстраняется. Смотрит на меня, как завороженный. Взгляд потерянный. В глазах беспросветная мгла.

Я потираю ладонью ударенную щеку. Больно. Кожа саднит, а в сердце полыхает пламя. Оно разгорается с каждой секундой, сжигая за собой все мосты, которые еще оставались...

– Прости. Пожалуйста. Прости. Я не знаю, что на меня нашло. Испугался. Ты же чуть не вышла, а я... – жадно глотает воздух. Тянется рукой к своей голове. Запускает пальцы в волосы, ерошит их. – Не хотел сделать тебе больно.

– Отдай. Мне. Телефон.

– Нет. Пока не поговорим. Я тебе ничего не отдам.

– Но я не хочу с тобой говорить.

– Дина, – вздыхает. – Не будь такой жестокой. Я полчаса назад узнал, что стал отцом. Узнал и тут же умер. Вместе с сыном.

– Лучше бы ты не следил за мной. Тогда бы и спал себе спокойно. В супружеской кровати.

– Почему ты мне не писала? Почему не отвечала на мои письма? – резко перескакивает на непонятную мне тему. – Я же каждый день ждал от тебя весточки. А ты... Уехала. Почему ты так поступила со мной, Дина?

Не понимаю. Я. Его. Не понимаю!

И не хочу понимать. Совсем.

– Молчишь? – выгибает бровь. Криво ухмыляется. – Ты хоть любила меня, тогда?

Не отвечаю.

Дамир подаётся вперёд. Снова протягивает свои руки, но натыкается на мой предостерегающий взгляд.

– Значит, – отстраняется. – Будем сидеть в машине до тех пор, пока ты мне всё не расскажешь.

– Шагаев, за похищение человека есть статья в Уголовном Кодексе. Ты не имеешь права удерживать меня. Отдай телефон. Открой чертову дверь, и я уйду.

– Уйдёшь, – кивает головой. – После правды. Обязательно уйдёшь.

– Какой правды? Что ты хочешь от меня?

– Ребенок мой?

Молчу, хлопая ресницами.

– Значит, мой.

– Нет, – пытаюсь возражать, но он не верит.

– Дин, я же не дурак и умею считать. Сын родился приблизительно через полгода после нашего последнего раза. Почему он умер? Родился с патологией?

Я закусываю губу. Набираю в лёгкие побольше воздуха. Зажмуриваю глаза. Слёзы. Солёные. Ядовитые. Снова жгут. Льются, против моей воли.

– Алёшка родился раньше срока. Слабенький. Не раскрылись легкие.

– Как это? Не раскрылись?

Молчу. Глотаю боль вместе со слезами. Целую неделю боролись за жизнь сыночка. Неонатологи. Самые лучшие в городе, но не смогли. Оказались бессильны.

– Дамир, не рви мне душу. Пожалуйста. Не спрашивай. Больше ничего не спрашивай о моём сыне. Я до сих пор не могу смириться с этой болью!

– Иди сюда, – ласково протягивает Дамир и, не дожидаясь моего ответа, обнимает сам. Крепко и нежно одновременно. Гладит спину, лопатки. – Если бы я только знал, Дина. Если бы…

Мы сидим рядом, застыв дурацкой позе. Не считаем минуты, не разговариваем. Просто рядом. Я плачу, а он успокаивает. Шепчет что-то на ухо. Прижимает к своей груди. Я не отстраняюсь. Сейчас мне всё равно, наверное.

Я прихожу в себя. Шмыгаю носом. Убираю с плеч его руки. Откидываюсь на спинку сиденья и поворачиваюсь лицом к окну.

– Дамир, если не хочешь разрушить наши жизни, то держись от меня на расстоянии. Забудь, что было. Продолжай жить дальше. Без меня.

– Забыть? Как забыть, а? Дин? Как стереть из памяти тебя?

– Ну ведь стёр однажды! И сейчас… Сотри.

– Да не стирал я! – стучит по рулю кулаком. – Твою мать! Ты меня вообще собираешься слушать? Я сидел в тюрьме два долбаных года. Как я мог тебя стереть?