В своих медитациях на вершине утеса он словно растекался сознанием по долине, одновременно не отпуская пристального внимания от того сектора пространства, что могло нести угрозу извне. Оно, это пространство, было громадным, просто несравнимым по размерам с такой маленькой и беззащитной Землей. Не говоря уже о крошечной долине, затерявшейся в пространстве и времени, но все равно принадлежавшей планете. И называлось это пространство Космосом.

Чтобы не потеряться в этом самом пространстве и времени, Никита каждый день, рано утром, выходя из дома на очередное дежурство, громко провозглашал с крыльца дату. И каждый день с удовлетворением отмечал, что предыдущий не загрузил плечи тяжестью прожитого времени; что он не стал физически старше, что в свои… семьдесят – с чем там? – лет он чувствует себя даже лучше, чем в далеком уже сентябре одна тысяча девятьсот девяносто третьем году…

– Первое июля две тысячи девятнадцатого года, – привычно громко сообщил он окружающему миру, и двинулся вперед по любимому, одному из шести маршрутов, которые он сам проложил к подножию утеса.

На ходу проверил – не забыл ли что, громко комментирую проверку:

– Так, – начал с улыбкой, – обут и одет, не забыл. Офицерский камуфляж старого образца. Крепкий еще, но нужно заказать новый – сыну Мулло Закия. Малый тактический рюкзак с обедом и НЗ – на всякий случай. И – главное – нож.

Рука сама огладила рукоять ножа, чье лезвие утопало в ножнах на поясном ремне. Через два часа неспешной ходьбы он был у подножия горы. Еще через полчаса – на ее вершине. Там легкий перекус, и привычная медитация. Только сегодня почему-то сознание никак не желало расползаться по долине, в пределах практически правильной окружности диаметром в пять километров, отчерченной неведомо кем и когда. Все внимание сегодня устремлялось вверх, к тому самому Космосу, который его манил и пугал. И он – Космос – пришел к нему сам. Поначалу в виде невероятной силы удара, который Хранитель не увидел, но почувствовал всем своим существом, включая физическое. Этот удар потащил бывшего полковника российского Генерального штаба к краю площадки – туда, где ушел в свой последний путь предыдущий Хранитель, а может, и кто еще до него. До гибельного краешка осталось не больше десятка сантиметров, когда рука – уже не в первый раз в жизни – схватилась, как за последний шанс, за рукоять ножа. Никита махнул над собой клинком, отмечая, как налились силой и цветом слои неведомого металла на рукояти. И как что-то перестало давить на него; но легче от этого не стало. Теперь, наоборот, неведомое «нечто» принялось тащить Чернова вверх, к необозримым просторам Космоса. Только теперь уже не физическое тело, а внутреннее его составляющее.

– Вот это, наверное, и называется душой, – успел подумать Никита, – и вот так ее выворачивают наизнанку.

И опять он, как утопающий за соломинку, ухватился покрепче за рукоять ножа, который – показалось ему – заметно полегчал. Теперь волшебный металл служил якорем, помалу поддающимся пришедшей издалека силе. Он почти физически, своими человеческими ушами, слышал, как с треском и хрипом вырывается из плоти то, что составляло саму суть Никиты Владимировича Чернова. И пришла мысль – простая и естественная, как сама жизнь:

– А почему, собственно, я держусь всеми силами за эту скалу? Чтобы сдохнуть здесь? Враг вон он, наверху. Так пойду, и посмотрю, кто это там грозит мне, а заодно и самой жизни на планете.

Он прекратил сопротивляться, и его потащило вверх стремительно и необратимо. Словно кто-то тянул его невидимое тело за уши – так, что они вытягивались, подобно рысьим. И перед глазами, за миг до того, как провалиться в черное ничто, проявилось божественно прекрасное, и очень надменное лицо, главным «украшением» которого были те самые вытянутые остроконечные уши.