– Значит, согласный?

– Если неверующая, то отпевание не положено.

– Ей, конечно, твое отпевание до лампочки. А я вот чего делать должон? Ежели по совести?

– Помолитесь за упокой души новопреставленной… Как звали покойницу?

– Звали-то? Звали, конечно. Может, проявите какое ни на есть сочувствие? Дохромаем до моего места жительства, помянем покойницу, чтобы ей на том свете не шибко скучно было. Хромать, понятное дело, я буду, поскольку рысь пятку наскрозь прокусила. Дикая животина – никакого соображения. Много я теперь, колченогий, наохочусь? Во! – Мужик сунул под нос отцу Андрею фигу. – Потому и баба со мной жить отказалась. Без интересу ей с хромодырым маяться. Собрала свои бабьи причиндалы – и на прииск поварихой. А преждевременный инвалид живи как желаешь. Как, по-вашему, по-божественному – правильно это, нет?

– Так она у вас на прииске померла?

– Она-то? Не-е. Чего ей сделается? Поперек себя здоровее. Это другая померла. Я и звать-то её как, не всегда помню. Болела-то всего ничего. Ты, говорю, Петровна, не сомневайся, похороню, как родную. Поминки само собою, а если еще сам гражданин священник слово какое напутственное произнесет, тогда моя прежняя вовсе от зависти назад прибежит.

– Значит, померла ваша сожительница?

– Ну. Мне, говорит, чем с тобой сожительствовать, легче помереть. Вот и померла, дура. Тут всего и делов – до лесопилки, улица Шестнадцатого партсъезда, дом четыре. На мотоцикле – раз чихнуть.

– Это ваш мотоцикл? – Отец Андрей посмотрел на стоявший посреди двора старенький мотоцикл с коляской.

– Ну. Привел. Сам на ём не могу по причине неспособности к легкой технике. Пассажиром – с полным удовольствием. Дорогу буду показывать и все остальное.

– Что «остальное»?

– Так в магазин. На сухую ложку и муха не сядет. Таисья тоже нипочем не поймет. Скажет, не по-людски так-то, если не помянем как положено.

– Какая Таисья?

– Так покойница, я тебе который раз объясняю.

– А говорите – «скажет».

– Ну. С того свету. Вот если честно, имеется тот свет, нет?

– Смотря что иметь в виду под тем светом.

– Да хоть что. Если имеется, смотри, какой интересный расклад получается. Я, к примеру, тут помираю, а там объявляюсь живой и здоровый. И хромать не буду. Так?

– Ладно, поехали.

– Куда?

– К вам.

– Сейчас?

– Конечно.

– Ёкэлэмэнэ! А я с Кандеем поспорил – не поедете. На два «ландыша».

– Что вы имеете в виду?

– Парфюмерию. «Ландыш серебристый», два бутылька. Он же, гад, теперь с меня, с живого, не слезет.

Отец Андрей тем временем подошел к мотоциклу и, не очень уверенно утвердившись на покосившемся седле, завел видавшую виды машину. Треск мотора заглушил слова продолжавшего что-то объяснять, но почему-то не подходившего ближе посетителя. Отец Андрей сделал круг по двору и подъехал вплотную к попятившемуся мужику.

– Садитесь.

– Во, мать твою… – пробормотал тот и с явной неохотой стал усаживаться в коляску.

– К лесопилке?

– Ну…

Отец Андрей сделал еще один круг и довольно уверенно направил мотоцикл к воротам. Но на выезде из ворот пришлось резко остановиться. На дороге, преграждая путь, стояла Аграфена Иннокентьевна. Она что-то сказала, но из-за треска старой, без глушителя, машины ни отец Андрей, ни его пассажир не расслышали ни слова. Тогда Аграфена Иннокентьевна подошла ближе и большой продуктовой сумкой что было сил огрела по сутулой спине съежившегося в испуге «вдовца». Отец Андрей заглушил мотоцикл и только тогда услышал последние слова Аграфены, которыми она сопроводила свою неожиданную экзекуцию:

– …прокут недоделанный. Стыда вовсе не осталось. Ты глянь, в какое место пришел, глянь! Нет, прощенья просить за все свои непотребства, пользуешься, что батюшка не огляделся, каким образом мы тут проживаем.